Автор Михаил Полуэктов
Рассказ
— Борис, ты не забыл? – заглянула Клавдия в комнату. Её старик сидел на диване, чуть сгорбившись, и внимательно смотрел «Новости» на стареньком телевизоре. Без политики он жить не мог, хотя давно уже не состоял в своей компартии, а был простым пенсионером. Услышав голос жены, он вздрогнул, встрепенулся и воззрился на неё:
— Чего ещё?
— Квартиру смотреть! Ульянка звонила же!
— Тьфу ты! Конечно, помню. Сейчас, эт самое… Передача только закончится. Тут интересно.
— Пошли уже! Вечером посмотришь, каждый же час повторяют одно и то же! А скоро уже темнеть начнёт. Раньше сходим, раньше обратно придём. И смотри потом себе на здоровье, сколько влезет. Глаза бы поберёг хоть…
— Ладно, сейчас…
Борис Иванович Нефёдов, ещё бодрый старик, но страдающий радикулитом, досадливо крякнул, шустро поднялся с дивана, прижимая рукой поясницу, и поковылял в соседнюю комнатушку, переодеваться.
Клавдия Никитична, сухощавая старушка с миловидным лицом, уже давно надела своё лучшее выходное платье, повязала платок и, взявши старую кожаную сумочку, присела на диван — «на дорожку», вздохнула грустно.Но Борис её так долго копался, собираясь, что Клава потеряла всякое терпение. В соседней комнате слышалась ворчливая ругань, возня, падали какие-то вещи.
— Вот для чего ты положила сюда на шкаф этот мешок с вещами? Чтобы я его уронил, а потом собирал?
— Не ворчи, не ворчи. Кто так собирается – по три часа, а? Как министр!
— Где мой галстук?
Клавдия встала и пошла помогать мужу одеваться. По всему было видно, что никуда-то ему сейчас и не хотелось. Борис стоял перед зеркалом и пытался завязать галстук.
— Как он там вяжется, едрёна матрёна…
— Господи! Да зачем этот-то напялил?! У тебя же синий есть, я на шестидесятилетие покупала! Дай сюда, горюшко!
— Ну, помоги, эт самое, чего ты…
Клава аккуратными и заботливыми женскими руками повязала Борису ещё новый синий галстук, оправила его, глядя в зеркало.
— Ну, вот. Жених! Одно слово – жених!
Борис Иванович довольно хмыкнул, погладил седые усы, улыбнулся:
— Таким женихам уже кое-где за городом прогулы ставят. Жених!
— Типун тебе на язык! Ты что?! – даже испугалась Клавдия, — ты же молодой ишшо! А кто внуков будет нянчить? У – у! Балбес!
— Ну, вот это другое дело. Дедом надо побыть.
Они вышли из комнаты, сели на диван перед дорогой. Начали с сожалением посматривать на обстановку своего старенького дома: ковры с горделиво смотрящими вдаль оленями и Красной Шапочкой, тяжёлые славянские шкафы из натурального дуба, цветные полосатые половички, длинный торшер с высокими красными абажурами, первый их цветной телевизор, накрытый кружевной салфеткой, слоники в шкафу, фарфоровая девочка с собачкой, пальма в кадке. Наборы подушек на высоко застеленных кроватях со многими матрасами. Всё это надо будет или тащить на новую квартиру, или оставить здесь. Раздать соседкам хотя бы.
Дочка с мужем ждали второго ребёнка, им было всё трудней одним справляться с детьми и хозяйством, у них – работы, командировки, и поэтому они решили купить родителям квартиру в новом районе, в соседнем доме напротив, чтобы недалеко было бегать к ним, оставлять детей до вечера и на выходные.
Отец был против, ему очень не хотелось покидать свой любимый обжитый дом в пригороде, старенькую машину «Волгу», с которой он больше возился, чем на ней катался, маленькую мастерскую. Мать, конечно, сожалела о дорогом её сердцу огородике, соленьях, вареньях, но она понимала, что внуки важнее, поэтому согласилась и мужа уговорила.
— Телевизер надо взять, — сказал, кашлянув слегка, Борис Иванович.
— Зачем? – иронично покосилась на него Клавдия Никитична, — Ульянка сказала, что новый там будет. Но вышивки свои я возьму. А чем мне там в свободное время заниматься?
— Вот этот шкаф хорошо бы, — буркнул Борис, — очень удобный. И кровать мне в самый раз. На другой не смогу.
— А, старьё всё. Ничего уже не нужно, — махнула рукой старушка, — вот только книги, фотографии…
— А я ей говорил! – продолжил было Борис когда-то незаконченный спор, — «Доча», говорю, «незачем продавать хату. Пусть как загородный дом будет! Ребятёшки приедут, с удовольствием вишенки поедят, побегают!». Не-ет. Не слушает! Разворуют, говорит, за зиму бомжи. Дом разберут. Потом не продашь. Кого разворуют?! Марья, соседка, последит, поживёт. Или жильцов пустим. Столько вещей, нажитых непосильным трудом, бросаем! Новые хозяева всё на помойку вынесут.
— И я говорила, — вздохнула мать, — но Улька заладила своё: «Ничего не нужно, всё старьё, сейчас люди всё выбрасывают на мусорку! Всё новое купим!». А какое оно сейчас, новое-то? В руках рассыпается! Одна пластмасса! А в наше время всё на года делали – из металла, дерева. Тяжёлое, зато – надёжное.
— Э-эх! – махнул Борис Иваныч, отёр рукой усы и лёгкую бородёнку, — пошли мать, эт самое! А то автобус уйдёт. Он же раз в два часа ходит!
— Пошли, пошли!
Они вышли во двор, заперли калитку, и старушка неловко перекрестила утопающий в зелени яблонь старый домик, пошептав молитву. После этого Борис Иванович и Клавдия Никитична, взявшись под ручку, прошли неспешным шагом и говоря о чём-то своём, выбрались по поселковой не заасфальтированной дороге наверх, к дороге. Сели на лавочке возле бетонной побеленной коробки остановки с большим круглым окном.
— Хорошо, Боря, что ты курить бросил, — улыбнулась Клавдия, — а то бы я тебя дольше ждала. Пока перед дорожкой покуришь, потом перед калиткой. И сейчас бы вот задымил.
Старик сделал гримасу:
— Здоровье уже не то, чтоб курить. На работе без табака никак, а на пенсии вроде бы оно и ни к чему. Да и никакой пенсии на неё не напасёшься, на эту заразу! И ведь ненастоящие они теперь, сигареты. Из бумаги же! Вот от старой бы я не отказался, из наших времён. А это – тьфу!
— Молодец, умничка! – погладила его по руке Клава.
— Э! Да чего там! – махнул рукой Борис Иванович.
Подъехал, шурша дизелем, новый ПАЗик, старики, помогая друг другу, взобрались в него, и он тронулся, громко скрипя передачами и дёргая. В салоне было много народа, а свободное двойное сидение было только одно, у задней двери.
— Боря! Пошли сюда! Садись, давай! – замахала Клавдия старику, но тот, повиснув на поручне, лишь отмахнулся.
— Садись, говорю, долго ехать, болван!
Иваныч, стесняясь и оглядываясь, всё же присел рядом с женой. Ему, старому трудяге, всю жизнь было неудобно перед излишним комфортом.
Под тарахтение мотора и мелькание елочек за окном, старушка прикорнула на плече Бориса, а он лишь хмуро смотрел вперёд суровым взглядом видавшего виды мужика, слегка покачиваясь от тряски. Его парадный костюм с галстуком смотрелся всё же как – то нелепо и старомодно на фоне модных ярких одеяний пассажиров, рекламных плакатов за окном, на фоне всей этой новой жизни двадцать первого столетия.
Наконец, они приехали и с трудом нашли дорожку к новым многоэтажкам, возвышающимся тут и там на фоне вечереющего неба.
— Вроде зелёный такой дом-то, с квадратиками, — неуверенно сказала Клавдия, держась под руку за старика, – Ага! Во-он он!
— Ну, пойдём, — вздохнул Борис.
Перед домом на стоянке было много иномарок, вычурно пузатых и досадно однотипных, различающихся порой только по логотипам автомобильных фирм. В основном машины были белые или чёрные. Иногда лишь ярко-красные. Во дворе на пластмассовых качельках и горках, ярких и нелепых, качалась и каталась детвора, громко крича во всё горло, как впрочем, и любая детвора во все времена.
Найдя нужный подъезд, старики остановились перед массивной железной дверью.
— Ты номер квартиры помнишь? – спросила с тревогой Клава. У неё начала кружиться голова от всех этих высоких зданий, шума, гама и бурной городской жизни. Старушка только что едва увернулась от нахального мальчугана, который чуть не сшиб её на своём электросамокате, промчавшись мимо со скоростью автобуса.
Борис нахмурился и по-мужски взял себя в руки, хотя и ему было как-то не по себе.
— Ничего, Клава, разберёмся.
Он уверенно набрал несколько цифр на домофоне. Раздалась неприятная трель. Потом послышался голос девочки:
— Кто там? Кто та-ам?
— Ой, Луизочка! Это баба Клава! – обрадовалась старушка.
— Открыва – аю!
Домофон торжественно запикал, и дверь щёлкнула, отпираясь. Борис и Клавдия проникли в просторный холл подъезда, ещё пахнущего краской, и разыскали кое-как лифт. Но их было два.
— Ой, а в какой же теперь? – растерялась Клава. И ткнулась было в кнопку у просторных дверей. Они разъехались, открыв взору большую кабину.
— Э-эй! Не туда, бабуля! Это — грузовой! – поправили её две молодые девушки и сдержанно захихикали.
— А куда тогда? Ой, Боже!
— Вот – лифт. Вам на какой этаж? – спросила девушка в красном цветочном платье с бретельками.
Клавдия беспомощно оглянулась на мужа.
— Пятнадцатый! – мрачно проскрипел тот.
Девушка послушно ткнула кнопку своим красным большим ногтём. Двери закрылись, и лифт загудел, поднимаясь.
— Я смотрю, девочки стали в платьях ходить, как в наше время! – весело и просто сказала Клава, — хорошо же ведь, легко?
Девчонки переглянулись и опять захихикали.
— А то в джинсах раньше все расхаживали, как мужики, — продолжила свою мысль старушка.
— В джинсах уже не ауф. Кринжово. Сейчас платья в бренде, — сказала, жуя резинку, девушка в кружевном полупрозрачном жакете и уткнулась в экран большого смартфона.
Борис и Клавдия добрались до нужной квартиры и не обнаружили кнопку звонка возле массивной двойной двери. Они долго стучались, прежде чем дверь, наконец, не отворилась. На пороге стояла молодая женщина с длинными завитыми волосами и большим животом.
— Мама! Папа! Вы чего долбитесь?! А позвонить не судьба была? Гарик бы вас встретил!
— Ой, дочура, я не умею звонить, ты же знаешь.
— А папа? Я же показывала! Ну, детский сад с вами! Вы просто как подростки, честное слово! Даже дети малые телефоны юзают! Эх, вы, мастодонты, ну, правда, мам, мезозой. Проходите…
Клавдия пригляделась к дочери вблизи. С ней что-то было не так. Лицо напоминало фараонскую маску с капризным и немного кукольным выражением – блестящее и бледное с высоко обведёнными бровями, а губы дочери были такими пухлыми, как будто Ульяна только что поцеловала бегемота в зад, и теперь её вот-вот вытошнит.
— Боже! Что ты с собой сделала, доченька?! – застонала невольно мать, — губы-то, почему губы, что у тебя с губами?! Это же не ты!
— Да что бы ты понимала, ма! Это сейчас в тренде. Как у Дженифер Лопес. Ангельские губки! Специальная такая кислота…
— Но это же ужасно! Такая красивая девочка была!
— Может быть, но со мной без этого сейчас никто и разговаривать не станет. Тебе ясно? Я не хочу быть колхозом.
Дочь скрылась в апартаментах. Мать с отцом, покашливая и смущаясь, зашли в прихожую, поразившую своей унылой пустотой, словно в поликлинике. На полу был постелен жёлтый, в полоску, линолеум, в стене за высокими белыми дверцами с позолоченными ручками спрятался встроенный в стену шкаф. На стене у двери висело огромное зеркало в деревянной оправе.
Старики стали разуваться, но дочь их остановила:
— Проходите так. Всё равно тапок нет. Ну, что вы в самом деле? Мам? Пап? Как вам апартаменты? А? Заживёте теперь, как белые люди. Пойдёмте, я покажу.
В просторной гостиной стоял большой, обитый тёмно-серым твидом, диван с небольшими подушками в изголовье, два кресла того же цвета и огромная двуспальная кровать. На стене перед кроватью висел широкий прямоугольник телевизионной панели.
— А куда же всё класть? – спросила ошарашенная мать.
Дочь молча отодвинула шкаф-купе с бежевыми просторными полками.
— Ну, каково?
— Упасть и не подняться, — улыбнулась растерянно Клавдия.
— Это что? Телик? – хрипловато спросил отец.
— Да! – Ульяна щёлкнула пультом, и широкий прямоугольник засиял яркой картинкой какого-то иностранного фильма. Там шла перестрелка, носились машины друг за дружкой. Глаза Бориса загорелись.
— Мне бы первый канал, Ульяшка, ты же знаешь, я новости люблю, — сказал он уже смягчившимся голосом.
— Па, да тут их сто с лишним каналов, какой хочешь, такой и смотри, — дочь перелистала несколько цифр на пульте.
— Новости на первом канале! – закричал, приближаясь из глубины студии ведущий, сидя за столом, — депутата подозревают в изнасиловании семилетнего мальчика. Другие подробности истории, о которой говорит вся страна – меньше, чем через минуту! Загадочное убийство расследуют полицейские. Тело с признаками насильственной смерти найдено на окраине города. Бесплатная акция стала причиной хаоса и давки. Пострадал ли кто-то?
Старик только крякнул, передёрнув плечами.
— Пошлите, я вам хозблок покажу! – потащила дочь стариков за собой.
Кухня была вся в шкафчиках. Они висели по стенам. В панель их была встроена раковина с серебристым вращающимся рычажком вместо кранов. Стояла плита, высоченный холодильник. Микроволновка и духовка были вделаны в одну вертикальную панель. Над плитой была вытяжка.
В ванной всё блестело белизной. Удивили нестандартной, совершенно круглой формы раковина и прямоугольная ванна. В углу разместилась «стиралка». В туалете кокетливо блестел новенький унитаз и набор для его чистки с разными щётками и с синими флаконами.
Коридоры словно наспех были отделаны ярко жёлтыми обоями с рисунком жёлтых листьев и дождливой погоды.
— А комната одна, а, Уля?
— Почему, есть детская. Там будут чилдрены.
Она толкнула деревянную дверь с рифленым фигурным стеклом, и старики очутились в детской комнате. Две детских кроватки в современном стиле, игровая шведская стенка с горками, шкаф с игрушками. Во всю стену были яркие фотообои с мультяшными героями Уолта Диснея.
На просторном пружинном матрасе лежали молодой мужчина и девочка лет шести. Мужчина был в белой майке с чёрной надписью: «Всё норм, бабки есть!» и длинных рваных шортах. У него была хипстерская бородка, как у академика Яблокова, без усов, и короткая стрижка. Все его мускулистые руки и ноги сплошь были покрыты цветной татуировкой.
Папа и дочь смотрели планшет. Девочка громко смеялась.
Борис протянул ему руку:
— Здравствуй, Игорь!
Игорь, не отрываясь от экрана планшета и не привстав, как подобает при встрече мужчин, подал вялую руку.
— Баба – а! – радостно закричала девочка и, подпрыгнув, повисла у Клавдии на шее.
— Ой, Луизочка! Пусти, не удержу! Тяжёлая стала.
— Мы с папой смотрим мемы! Я с них ору! Лол! Рофл!
— Что, что?
— Забей! Пойдём, я покажу свои рисунки!
— Пойдём, Луизочка! Только ты говоришь какие-то слова непонятные. Это нехорошо. Надо выражаться правильно. Чисто. Тебе скоро в школу.
— Ой, ба, пойдём! Покажу, где вы жить будете! Привет, дед! Мне по кайфу эта квартира. Сейчас я тебе весь вайб покажу. Так атмосферно!
Луиза потянула бабулю за собой, а Борис прошёл на лоджию. Здесь тоже были шкафчики и диваны. Было открыто настежь окно. Лежали сигареты в тонкой синей пачке.
Борис Иванович не пошёл за женой, а остался с зятем на лоджии. Посмотрел в темнеющее небо нового района, глянул вниз, с пятнадцатого этажа. Ему было так неловко, он чувствовал себя настолько не в своей тарелке, что ему неудержимо захотелось закурить, несмотря на то, что он давно бросил. Старик покосился на пачку.
В это время на лоджию зашёл Гарик, ловко и непринуждённо выцепил белую сигаретку из пачки и щёлкнул зажигалкой.
— Игорёк, эт самое, сигаретку можно стрельнуть? – покашляв от неловкости, спросил Борис.
Гарик покосился на него немного надменно и скучающе.
— Вы ж не курите, папа…
— Вот, что-то распереживался. Всё-таки переезжаем. Не тяп-ляп.
Бородатый зятёк взобрался с ногами на небольшое кресло, скрестил их. Протянул небрежно тонкую сигаретину. Запахло ароматным, каким-то ванильным дымом. Борис засунул сигарету в зубы, подкурил от протянутой зажигалки. Сел рядом.
— Кого ждёте? – спросил он зятя.
— А? – лениво оторвался тот от смартфона.
— Кто будет у Ульяны, говорю, сын али дочь?
— Чел.
— А?
— Пацан, говорю. А что?
— Как назовёте?
— А? Имя, что ли? Ингвар.
— Как это? Оно ж не русское.
— Да пох. Зато – имба.
Борис Иванович ещё что-то хотел сказать зятьку, поговорить о том о сём, но вскоре увидел, что тому невероятно скучно со стариком, и отстал. Докурил и пошёл в комнату, чувствуя лёгкое головокружение с непривычки. Ему хотелось одного – домой.
Дочь вышла замуж поздно. Сначала она была «в отношениях». То с одним жила, дизайнером, то с другим, провайдером. Наконец, с айтишником Гариком, после пяти лет совместной жизни и рождения дочери, они решили расписаться.
Причем свадьбы как таковой не было. Борис и Клавдия поприсутствовали в недавно отстроенном Дворце бракосочетаний на церемонии обмена кольцами, а потом счастливые и деловые новобрачные быстро смылись на нескольких машинах со своими друзьями. Только Ульяна напоследок обняла мать с отцом и сказала:
— Ну, не обижайтесь, старики! Там вам будет скучно. Одна молодёжь со своими приколами. Нате вот, посидите где-нибудь в кафе. Отметите без нас. Харе? Ну, бай-бай! Луизку заберёшь, мам, из садика? Ок?
— Уитни! Го! Погнали! – окликнули её новоиспечённый муж с друзьями и подругами
Дочка протянула несколько купюр, чмокнула родителей в щёчку и умчалась на «пати с квестом». Борис Иванович тогда был недоволен, но супруга его успокоила, сказав, что у молодых сейчас совсем другая жизнь. Они тогда посидели в кафе, поели быстро и поехали в садик, за внучкой.
Ульяне было уже тридцать пять, она, по её словам, «пожила как надо для себя», и теперь ждала второго малыша. Жизнь её была неведома и непонятна старикам, да она и не любила ничего рассказывать. Или рассказывала, но непонятно про поездку в Испанию или Грецию. Про дела фирмы, где она работала, про бесконечные свои командировки. Суть её работы была не совсем понятна родителям, но они её поддерживали и одобряли.
Теперь, судя по всему, Борис и Клавдия должны были стать постоянными няньками маленьких детишек о-очень занятых родителей. Впрочем, бабушку и дедушку это устраивало. Они души не чаяли во внучке.
Попрощавшись с дочерью и внучкой, старики отправились домой. Они шли по почти ночному уже городу. Фонари на очень высоких мачтах искрились неоном, мимо с рёвом пролетали ночные байкеры, мчались машины. Мерцали рекламами магазины и кафе.
— Вот, теперь будешь жить, как все нормальные горожане, — со смехом говорила Клава своему старику, держась за его локоть.
— С ванной, с кофе Латте по утрам.
— Какое ещё там Латте, — проворчал Борис Иваныч.
— Это Улька меня угостила. Рецепт показывала.
— Ерунда это всё. Чай лучше. С пирогами твоими и лимоном.
— Ишь ты, нравятся, значит, мои пироги?
— И с салатом твоим, с помидорами да огурцами. И голубцы у тебя самые лучшие.
— Ну, старый, проголодался, смотрю. Ничего, скоро приедем. Дома вареники со сметаной.
— О! Вот это дело! Очень я уважаю твои вареники.
— Надо было Ульке сказать, чтобы хоть чаем угостила. А то всё трындела да трындела. Тренд, бренд. Тьфу, ты! Такая хорошая девочка была. Начитанная. Все книжки в доме перечитала. А сейчас как та самая людоедка Эллочка из фильма. Жаргон один.
— Мода такая, компьютерная, нынче, — вздохнул старик, — а мне што? Да пускай болтают себе, как хотят и живут, как хотят. А я хочу дожить свои годы так, как привык. Не продавай, мать, дома. Будем огород летом садить.
— Когда ты там будешь чего садить? Двое внуков уже, слава тебе, Господи!
— Ничего. Ты сиди, а я буду ухаживать. Небось справлюсь.
— Небось не справишься. По очереди будем ездить.
— Ну, да! Ты с дитями, а я – на огород. А потом – наоборот. Я ничего не забыл, как за огородом надобно ухаживать.
— Ишь ты, складно как у тебя получается. Всё прямо помнишь и знаешь.
— А что? Помню и знаю, что мне надо. На память не жалуюсь. Пусть не записывают меня в Альцгеймеры.
— Да, типун тебе на язык, Нефёдов! А если честно, то на память твою я обижена.
— Да как так-то, а? Чего опять не так, Клава?
— День-то сегодняшний и не помнишь, какой нынче!
— День? – старик почесал седую шевелюру, сосредоточенно задумался. Потом посмотрел на жену.
— А…
— Ага! Вспомнил, болван эдакий! А сколько лет уже будет?
— Так, это… Дай подумать… Что? Правда?! Сорок пя-ать?!
— Ну, наконец-то! Сапфировая, однако, свадьба.
— А я думал – золотая.
— Ну, проживи ещё пять лет, будет тебе золотая.
— Дай-то Бог! – перекрестился Борис.
— Держи! Вот тебе мой подарок – хоть не сапфировые, но из циркона…
— Что там? Ого! Запонки! А куда ж я их буду носить?
— Ах, так!
— Ну, Клавушка! Буду носить, буду! Вот прямо сейчас одену.
— Дай, я тебе помогу. Ты как раз в костюме. Я же говорю – жених.
Клавдия ловко вдела запонки в его рубашку на протянутых вперёд ещё крепких мужских руках.
— Вот так, Боречка, носи на здоровье.
Она чмокнула его в морщинистую щёку.
— А теперь пошли домой.
— Нет, Клавдия Никитична, так дело не пойдёт! Событие надо отметить.
Старик огляделся. Недалеко от тротуара мигало огнями кафе «Romantic City». Там играла лёгкая музыка.
— Ты чего задумал, старый?
— А, ну, пойдём! Приглашаю вас, мадам!
— Да ты что, Борька! Заче-ем?! Неудобно! Нет!
— Пойдём. Обижусь!
Борис Иванович протянул руку:
— Прошу, пани!
Клава подумала и, зардевшись, схватила его под локоть.
Они вошли в ярко освещённое кафе. Народу было мало. Несколько столиков были свободны. Борис потащил супругу за столик у окна. Она, слегка упираясь, бормотала:
— Зачем это всё… Вот ведь придумал…
Они сели, и к ним подошла улыбающаяся девушка:
— Здравствуйте! Чего желаете?
— Хотим немного поужинать у вас. Не возражаете? – подмигнул Борис.
— Замечательно! Тогда вот вам меню. Выбирайте пока!
Она убежала, а старики, словно на миг помолодев, сблизив головы, листали цветные листы в целлофане.
— Может – это… А вот это, смотри! Сколько у тебя вообще денег с собой, Нефёдов? А ну, колись?
Клава кокетливо и с улыбкой посмотрела на супруга.
— Такой вечер – и какие-то деньги! Впрочем, думаю, хватит. Как знал – захватил.
Они выбрали манты, рагу, холодец, ещё что-то.
— Вино будешь? Отметить надо ведь. Немного?
— Ой, нет, что ты!
— Ну, пива хоть, чисто символически.
— А, давай!
Девушка-официантка приняла заказ и вскоре уже расставляла на столике заказанные блюда с подноса, бокал красного вина и пластиковый стакан с холодным янтарным пивом.
— Приятного аппетита!
Они ели, путаясь в ложках и вилках, которые были тут в комплекте. Макали мясо в соус.
— Ну, дорогая, за тебя! – поднял бокал Иваныч.
— И за тебя, милый!
Выпив, старики оживились. Сперва они обсуждали вкус блюд.
— Манты недоваренные. А салат пересолили.
— А я тебе говорю – ты лучше готовишь!
Потом они стали вспоминать юность.
— Лёва мне тогда уже предложение сделал, до тебя ещё, — посмеивалась Клавдия.
— Умник твой этот, очкастый? — нахмурился Борис.
— А что, была бы Ульянка немножко чёрненькая. В Израиль поехала бы.
— Я ему…, — сжал кулаки Борис.
— Я до сих пор смеюсь. «Пошли, — говорит, — поговорим». Вышли. Потом заходит один. И на одно колено: «Выходи за меня замуж, чего тянуть!». «А Лёва, — говорю, — где?». «Какой Лёва?». Я выскочила на улицу – никого. Так больше его и не видела никогда. Ха-ха!
Борис Иванович несколько самодовольно улыбнулся.
— Может, ещё по бокальчику?
— Смеёшься? Ой, а давай, пока никто не видит. А то скажут – напилась старуха!
Они выпили ещё по бокалу. Клава раскраснелась, вся довольная:
— Ну, ты хулиган! Чего ты со мной сделал? Не соображаю ничего. Пьяная! Тьфу ты! А помнишь нашу? Ты мне под гитару пел у реки?
Она прикрыла глаза и негромко затянула:
«Там, где клён шумит над речной волной,
Говорили мы о любви с тобой…»
Борис положил свою ладонь на её руку и тоже стал подпевать:
«Опустел тот клён, в поле бродит мгла,
А любовь, как сон, стороной прошла…».
Молодые парень и девушка, которые долго и доверительно беседовали за соседним столиком, не сводя друг с друга глаз, вдруг с удивлением воззрились на странную парочку:
— Гляди, гляди!
— Ага, прикольно. Старичье, а туда же…
— Дура. Это же любовь!
Старики вышли на улицу из кафе так же — под ручку. Посмотрели на небо, потом — на часы.
— Однако автобус наш ушёл, старик. К Ульке? Поди пустит переночевать?
— Привыкай, Клава, к городской жизни.
— Опять! Чего ещё задумал, а?!
Борис Иваныч сделал успокаивающий жест, достал банкноту из внутреннего кармана, потом взмахнул рукой, шагнув на обочину дороги. Перед ним затормозила припозднившаяся «тачка». Наклонившись к окну, Борис вступил в переговоры с шофёром. Потом крикнул жене:
— Клава! Айда!
Старушка, придерживая сумочку и боясь запнуться, поспешила к такси. Борис Иваныч открыл ей заднюю дверь, усадил. Потом прыгнул сам на переднее сидение. Захлопнул дверь. Такси, мигая огоньком поворота, пропустила две стремительно мчавшиеся машины, вывернула на полосу и понеслась куда-то в ночь.
20. 08. 24