Ледяной мертвец
Авторы Екатерина и Михаил Полуэктовы
Стояла студёная зима. Самое её начало. Тихий деревенский мирок застыл в сонном морозном вечернем сумраке. Словно неровно прилепленный блин висела луна. Лаяли далёкие собаки.
Внезапно дверь одного из домишек со скрипом распахнулась и, выпуская клубы тёплого пара, на улицу вышел мужик.
— Ты куда, Семён? — гаркнул вслед хрипловатый бабий голос.
— До ветру! — мрачно отозвался тот, потянул носом воздух, и, потоптавшись огромными валенками на крыльце, смачно сплюнул. Потом пошёл по дорожке к старому сараю. Там он, немного потянувшись, не спеша уселся прямо на сугроб возле кучи наваленного под снегом хлама. Поёжившись, свернул самокрутку озябшими пальцами, и, с трудом закурив, затянулся, выпустив в холодное небо струю тёплого белого дыма.
А тем временем становилось всё холодней. Морозы стояли необычайные. Мужичишка в тулупчике и валенках, уже бросив бычок на снег, просто сидел и глядел на пустое холодное небо. Далёкие собаки по-прежнему скучно лаяли. В соседней хате зажегся и выключился свет в сенях. А Семён всё сидел и сидел.
Так прошёл час. А может, и два. Столбик термометра на крыльце домика застрял где-то в самом низу. Спирт в нём, наверное, уже совсем застыл. Стекло было припорошено снегом, так что нельзя было рассмотреть, сколько там градусов. Да никто, в общем-то, на него и не глядел. Ясно было и так: холод собачий.
Ещё через часок хлопнула входная дверь, и старуха в платке, надвинутом на самые брови, зычно позвала:
— Эй, Семён, ты где пропал? Айда ужинать!
Ей отозвалась тишина. Голос застыл в морозном воздухе. Дверь шумно захлопнулась, и вновь обступила всё звенящая ледяная ночь.
А что же Семён? Ещё вьётся тонкой струйкой парок из носа, да бежит полуобледеневшая сопля. Ветер уже почти совсем занёс его позёмкой. Он стал похож теперь на какого-то диковинного зверя, притаившегося за хламом. Или на поленницу дров, занесённую снегом. Лишь приоткроется вдруг помутневший глаз да засопит красный нос.
— Семё — он! Мать твою! Ты где делся, я прям не знаю… Ты есть-то будешь?! — бабка тихо постонала от своих недугов, и дверь снова захлопнулась.
А Семён уже не шевелился. Лицо его, бледное в свете луны, уже совсем занёс ветер. Звёзды на это безобразие смотрели зло и равнодушно, тихо мерцая и медленно двигаясь всё дальше по небу. Откуда-то сытно несло дымком. Старуха села ужинать. А супруг её валялся, скрючившись, возле сарая и уже не подавал никаких признаков жизни.
— Куда же Семён пропал-то? — бормотала старуха себе под нос, опять выходя на крыльцо.
— Семён! Семён! Тьфу, дурак старый! Удрал к своей этой! Тьфу!
Старики сошлись лишь недавно, и бабка почти не знала, да и не понимала своего Семёна. Порой он её крепко раздражал своей молчаливостью и загадочным выражением лица, хоть дед и не пил вовсе, и не скандалил. Старуха была жадновата и часто ворчала по поводу еды. Мол, много ест старый. Да всё повкусней норовит. «Пенсии на тебя не напасёшься!» — скрипела она всё время.
И вот Семён куда-то пропал. Как она подумала, вернулся к бывшей жене. Старуха ушла в дом, сердито хлопнув дверью. Рассеялся столб белого пара, вырвавшегося из сеней.
Старик лежал бездыханный, совсем заметённый снегом. И было непонятно: зачем?
Бабка всем объясняла, что Семён Митрофаныч, муж её сердечный, удрал куда-то. Никто не знает, куда? Жена бывшая подтвердила, что Семён к ней не возвращался. Заявили в «ментовку», оформили пропажу и забыли.
Так и зима прошла. Никто старика не искал. Уже заметно теплело. Начал сходить помаленьку с огородов старый снег. Из-под него вышла шапка-ушанка, посиневшая рука в старом тулупчике. Острый безжизненный профиль с бородёнкой. Старуха подслеповато щурилась, выходя во двор; «Чё эт там у неё лежит?» Что это Семён — ей никак не приходило в голову.
— Петровна! – как-то раз окликнула её соседка.
— Ась?
— А чёт у тебя там в огороде лежит?
— Да где?
— А коло сарая! Не то мужик, не то кто, я смотрю.
— Да где? О, Господи! Да это у меня там вещи навалены…
— Смори, как навалила! — недоверчиво отошла соседка, косясь на темнеющий в снегу полушубок с шапкой, — ведь Семён же лежит, стерва старая! Дескать не видит…
А солнышко тем временем всё больше пригревало. Весело тарабанила с крыши капель, чирикали воробьи и стремительно таял снег, обнажая труп, застывший в неудобной позе.
К вечеру как-то, когда за день он совсем оттаял, а лужи прихватило морозцем, случилось нечто странное: труп внезапно пошевелился, глухо кряхтя, подвигал руками, открыл слипшиеся от замерзшей влаги глаза.
— Ох! — вздохнул мужик, подняв и нахлобучив упавшую шапку.
— Ох! Ж… примёрзла! — крякнул он и, заматерившись, стал вставать. Штаны его заскрипели, прочно схваченные льдом, затрещали. Дед сделал несколько рывков и встал. При этом задняя часть штанов с подштанниками осталась вмёрзшей в лёд.
— О-хо-хо! Неприятность! — диковато покосился мужик на порванные портки.
— Старуха ругаться будет опять! — хрипло просипел он. От него шёл пар, словно он был горячим, как печь.
Неуклюже, с усилием поднявшись, странный дед поплёлся в дом.
— Господи Иисусе! Семён! — Петровна уронила сковородку, увидев, кто входит в избу.
— Да где ж тебя носило? Ты где же портки порвал, старый хрыч?! А? Чего молчишь, я тебя спрашиваю? Где ж ты был? — старуха всплеснула руками.
— В сугробе зимовал.
— Как это?
— Да так. Папаша нас ещё в Сибири учил зимовать в голодные годы. Жадность твою хотел проверить…
— Эх ты, дурень, дурень! Штаны зачем порвал?! Кака така ещё жадность?! Да я всё для тебя! Иди в баню, пока истоплена.
Семён парился в баньке, покрякивая и шлёпая себя дубовым веником по подмороженному заду. Диковато глядели глаза его исподлобья, топорщилась борода и вздымалась лохматая грудь. И совершенно непонятно было, что за мысль таится в этих глазах: то ли воспоминания о холодных звёздах, то ли какие-то причудливые зимние сны. А может, вспоминался ему сейчас его папаша Митрофан — такой же странный сибирский йог.
19 октября 1992 г.