Курьёзы и слёзы…

Примерное время на чтение: 62 минуты

Пашка — каскадёр

Курьез-1

Был я как-то в гостях в одном районе и пока там находился, наслушался разных историй — и фантастических и правдоподобных, а так же грустных и смешных. Не все, правда, запомнились, но кое-что…
Пашка в деревне слыл как мастер золотые  руки, да  не только в деревне, но и во всем районе. И действительно, если кому печь сложить — его зовут, кому избу срубить, без него никак, ведь так бревнышко к бревнышку приладит, что и «комар носа не подточит» — как говорят в народе, а скрепить может без единого гвоздя, что и трактором не развалишь. А наличники да ставенки так узором украсит — день, глядеть будешь, не наглядишься. И паять, и лудить он мастак, и в технике разберется — а на гармошке заиграет » заслушаешься, коли, в пляску пустится, так глядя на него, ноги сами в пляс просятся, потому и свадьбы, без него не обходятся.
И жену он себе выбрал работящую и умницу, нежную и любящую его, а потому всегда верную только ему, — лицом она была пригожа, а коса ее была толстой и золотистой, до самого пояса и даже чуть ниже. И голосом красивым была одарена Богом, а петь она любила. Иногда вечером, бывало, затянут песню вдвоем, так на другом конце деревни слышно, а селяне собирались у двора, чтобы послушать…
Были в деревне и в районе, наверное, и симпатичнее его Марии, многие в молодости девки по нем сохли, ведь и лицом-то он красив как мужик, и телом силен и слажен. Да выбрал Пашка именно ее. Марийку, и сильно любил, да и она не представляла без него жизни. Он старался не обижать ее, а она тоже отвечала ему вниманием и нежностью. И, конечно же, были у них как всегда завистники — «доброжелатели», их то — везде и у всех хватает. И злорадствовали, конечно же, когда некоторые неприятности все же посещали их семью. А неприятностей было достаточно, и одна была  довольно не маленькая. Запивал иногда Пашка,,.
Да, золотые руки, человек хороший, и силушка есть, да волюшки твёрдой, видно, нет. Может месяц не пить, и два, и три, а потом как сорвется — половину месяца «не просыхает», в запой уходит… Конечно, Марийку и детишек он не обижает и пальцем не трогает, даже голос не повысит, но все равно ведь приятного мало, и какой он в то время работник, да и мужик… Но не бросает его Марийка, потому как любит и понимает, что он тоже от этого мучается и вину чувствует перед ней и детьми, но срывается, как будто дьявол его посещает или сглазил кто…
И вот как-то в конце из таких срывов проспав пьяным почти до вечера, он поднялся с тяжелой головой и очень гадким ощущением, как в душе, так и в животе, побрел, шатаясь, в погреб, чтобы «подлечиться», помня, что там должна быть бутыль с самогоночкой. Ой, как же его мутило и тошнило… Кое-как спустился по лестнице в погреб и стал в полумраке шарить руками по всем полкам и углам, пытаясь найти бутыль со своим «лекарством», точнее — с дьявольским напитком, забравшим его волю, проклятым «зеленым змием», будь он не ладен.
Обыскал Пашка весь погреб, аж у бедного пот выступил, но так ничего и не нашел. И сил уже нет, и ноги подгибаются. А нет ничего, и все тут. Присел он на ящик пустой и стал гадать: где бутыль может оказаться? Ведь он точно помнил, что была, большая бутыль-то эта на днях и оставалось в ней… «Куда же она, проклятая подевалась? Или я уже все вылакать успел?» — думал он, хватаясь за голову. А голова болела с похмелья очень и шум в ней такой, как в хорошей кузнице или в большом промышленном городе. Скривившись от боли и отвратительного состояния, застонав, поднялся с ящика, подошел к большой деревянной бочке с квашеной капустой тяжело вздохнув, стал черпать прямо горстями рассол и  жадно пить его. Через некоторое время вроде чуть полегчало и он начал выбираться из погреба. Войдя в дом нетвердой походкой, молча напился воды и виновато, исподлобья взглянув на жену, спросил:
— Марийка… А бутыль там стояла… Ты не знаешь, куда она делась? Марийка, немного помолчав, тихо и коротко ответила:
— Не знаю. 
— Марьяна! Ну, негодяй я, подлец, пьяница горький, я понимаю, что замучил тебя и прошу прощения… Но… Марьянка, ну, она же там была, а? Ну, последний раз! Вот только сейчас сто грамм выпью, и на этом все… Я уже заканчиваю, завтра буду человеком…
Марьяна тяжело вздохнула, но промолчала.
— Ну, будь же и ты сегодня человеком, жена! Ну, где бутыль? Всего сто грамм, и все. Подлечиться… — продолжал канючить Пашка.
— Пашка! — заговорила, наконец, его жена. — Ну, хватит уже, хватит…
— Все, дорогая, хватит, конечно, я и сам говорю, только сто грамм и все…
— Но на ста ведь не закончится…
— Марья! Ей-богу закончится…
— Нет, дорогой, не закончится, это уж не в первый раз. Попей рассольчику, чайку горячего с валерьяночкой да мяткой, или кофейку, да поспи,  перетерпи, и завтра будешь лучше себя чувствовать… Дел уж много накопилось.
— Да силушки моей нету терпеть больше…
— А ты все же попробуй взять себя в руки и потерпеть. Будь мужчиной, нюни не распускай. Люди вон уже начинают с твоих страданий после пьянок, смеяться….
— Люди, люди! Что — люди? Смеются! А как что надо, то к Пашке бегут, да? И сами же выпить предлагают, да бутылки несут…
— А ты не брал бы самогонкой да водкой, а лучше деньгами…
— Так самогонкой-то для них дешевле обходится… Свои же вроде, знаковые в основном…
— Зато нам дорого обходится, мне и детям, а сам-то как мучаешься…
— Да понимаю, Марьяна, тяжело тебе, но возьму себя в руки, вот увидишь, возьму… Брошу пить и до конца дней свих ни капли в рот… » Ох! Дал бы Бог, чтобы так и было, да только…
— Так и будет…
— Ну и начни прямо сейчас исправляться…
— Начну прямо сейчас, слово даю! Только дай последний раз всего сто грамм, и на этом все! Ой, как мне плохо, голова трещит, неужели тебе совсем не жалко меня?
— Жалко, Паша, жалко, поэтому и не дам ничего и ни сколько, чтобы потом еще хуже не было…
— Да ты же меня просто не любишь! Мне же так плохо…
— А ты любишь? Не любила, бы, так отдала тебе бутыль твою поганую и пей, хоть залейся, а сама ушла бы к матери или другого  нашла…
— Да верю, тебе и понимаю тебя, но ты можешь понять меня, жена, что мне плохо и прошу выпить-то последний раз и всего сто грамм. Ну не идти же мне по соседям просить?
— Если совесть уже и стыд пропил совсем, то иди…
— Так это твой ответ такой? Это ты меня значит, так любишь? Да вы же бабы все одинаковы, вам только все, чтобы… Я все понял, все… Я, конечно, уже тебе надоел такой и ты уже подумываешь меня бросить, а значит, уже не любишь… Ох, как плохо… Ф-ф-у-у-у…
— Ох, Пашка! Какой же ты дурачок, однако…                          
— Да какой уж есть! Все, жена, я ухожу, ухожу, навсегда и пусть тебя совесть мучит и вина, может быть, в моей страшной смерти…
— И это за сто грамм гадости этой ты не пожалеешь своей жизни? Понятно теперь, что моей жизни и детишек наших тебе и вовсе не жаль. Можешь идти куда хочешь, раз ни я, ни дети наши тебя не интересуют, — ответила Марьяна с горечью и ушла на кухню, а он, постояв немного молча, вышел из дома и направился в гараж.
Через некоторое время вышел с веревкой в руках и направился снова в дом. Демонстративно прошел на кухню, где молча со слезами на глазах, что-то делала жена. У него защемило, сердце и он подумал: «Вот же идиот я и подлец, ведь мучаю ее, а она такого любит еще». И ему захотелось броситься на пол, уткнуться лицом ей в колени и просить прощения, но эта подлая болезнь уже была слишком сильна, преодолеть ее сейчас не было сил и воли. К тому же у него болело все тело и голова, было так плохо и требовалось  лишь одно, по его мнению, — выпить хоть сто граммов самогоночки. «Ладно, сейчас добьюсь все-таки стаканчик, другой — и все на этом, — снова подумал он. — И завяжу с этой гадостью навсегда… Хотя бы попробую бросить. Мужик я в конце концов или валенок? Все, последний раз»… И он, взяв новую пачку сигарет, хотя у него была одна в кармане, и направился к выходу.

На крыльце он нос к носу столкнулся с бабкой Аленой, хотя она даже и на пенсии не была, но из-за ее злого языка и любимого занятия посплетничать звали бабкой-трещоткой или просто — сорокой… «Ну, ты-то чего заявилась? — подумал он. — Где у кого не все ладно, там и она, а потом по секрету всему свету»…

— Ой, Пашк! Здорово, а твоя дома-то? — спросила она, хитро прищурившись и поглядывая на веревку.
— Дома. — угрюмо буркнул Пашка.
— А ты-то куды? Чей-то с веревкой, не веситься собрался?
— На кудыкину гору… А может и правда, веситься, тебе-то чего?
— Ой! Да чей-то ты злой сегодня? С похмелья, что ль опять? Я так просто спросила…
Но он не стал больше с ней разговаривать, и направился в амбарчик, а Алена заторопилась в дом к Марьяне. Зайдя в дом, она с порога позвала хозяйку, и та отозвалась из кухни.
— Марья! Твой-то кудысь с веревкой подался, и злой какой-то. Веситься, говорит… Поругались, что ль?
— Да нет, не ругались, просто поговорили…
— Ой, Марья, а все же чей-то между вами получилось? Опять в запое был?
— Был, был… — немного усталым голосом ответила Марьяна.
— Небось, похмелиться выпрашивал опять?
— Выпрашивал…
— Не дала?
-Нет.
— Ну и правильно, нечего поважать. Ой, а вдруг и взаправду повесится? Ты б сбёгла, поглянула, а?
— Не будет он ничего делать…
— Ой, Марья, гляди, они-то с похмелья мало что соображают. Ой, гляди все же, чего не натворил бы…
— Не первый раз уже похмелиться выпрашивает, чего только не придумывает, и пугает не первый раз, я уже привыкла, хоть каждый раз что-то новое показывает, и в цирк ходить не надо. Потом перемучится, проспится, и домой заявляется, как ни в чем не бывало…
— Не пойму я тебя…
— А тебе это и не надо, это мое…
— Да нет, я так ляпнула языком. Ну ладно, я пойду уж, а то делов дома тоже полно…
— А приходила-то зачем?
— Да так, ничего, мимо шла. Дай, думаю, зайду, проведаю, а то не выходила ты сегодня чего-то, да и твово давно не видывала..
— Как не выходила? Я уже в магазине раза два была и тебя там с Лидкой да с Пелагеей видела…
— Да? А я чей-то и не помню. Ну ладно, пойду уж. «Иди, иди, — подумала Марьяна, — сплетница. Сейчас разнесет по всему району, и что было, и чего не было».
А Пашка в это время в амбарчике привязывал веревку за перекрытие. Сделал не затягивающуюся петлю, которую он накинул на шею и другую петлю, продел под руки,  предварительно встав на пустой ящик, слегка опустился, попробовал, не жмет ли где и не режет ли веревка. Было все нормально. Висеть удобно, и он опустился с ящика, закурил и стал наблюдать в приоткрытую дверь — не появится ли жена из дома или Алена. Она уж точно заглянет, не выдержав, и это даже быстрей произойдет. Вот тут он их и напугает, а Марья все же даст опохмелиться, даже пусть разозлившись, но даст, а для себя он решил, что это точно последний раз и с завтрашнего дня пить бросает…
Ждать долго не пришлось. Из дома показалась Алена и пошла к воротам. А он быстро встал на ящик, обвязался веревкой, продев петли под мышки и накинув на шею, отодвинув ногой ящик, повис, перед этим набросив пиджак таким образом, чтобы не было видно петли под руками. Наклонив голову, и слегка высунув язык, стал ждать, когда зайдет Алена, в чем был уверен… А она уже было прошла мимо амбарчика, но остановилась и несколько секунд поразмыслив, вернулась. Заглянув вовнутрь, из-за двери она никого не увидела и тогда решилась войти. Перешагнув порог, Алена чуть не наткнулась на висящего соседа. Вскрикнув от неожиданности, она выскочила вон из амбарчика, но, оглядевшись вокруг, вернулась вновь. Перекрестившись и взглянув еще раз на висевшего, пробурчала злорадно:
— Ну вот, девка доигралась! Я же говорила, сходи и проверь! Я-то уж знаю, чем все это может закончиться, чай навидалась всякого, а она мне:
пугает, пугает, не в первый раз… Вот тебе и пугает… Отпугался уж…
И она, побурчав так, хотела  покричать народ на помощь, да сообщить Марийке, но остановилась у порога и стала озираться по сторонам, а потом заглядывать в ящики и бочки. Как раз у входа стояла бочка, почти полная со свежим салом, которое Пашка недавно засолил и оставил на просолку, а с этим проклятым запоем не успел перенести его в погреб.
Алена быстро выглянула за дверь и вернулась к бочке, перекрестившись еще раз, принялась хватать сало кусок за куском и рассовывать за пазуху под платье, перед этим подвязавшись веревочкой, чтобы не выпало сало и больше вместить…
Паша, приоткрыв один глаз, с удивлением, ужасом и даже с каким-то чувством отвращения наблюдал за этой женщиной, которая старалась своровать как можно больше сала, пользуясь страшным моментом. «Вот это да-а-а… — подумал он. — Такой отвратительной сцены я даже в иностранных фильмах не видел, аж пить расхотелось»… И он, не выдержав, с отвращением сплюнул в сторону Алены, проговорив:
— Алена, стерва! Сало-то не воруй! При покойнике, считай еще теплом, у его же детей еду отбираешь. Да как оно тебе в глотку-то полезет? Не спешишь меня спасать…
Но он так и не успел сказать еще что-либо, она может, уже и последние слова не услышала, так как при первых словах висельника Алена, вытаращив от ужаса глаза, пронзительно закричала, и упала без чувств тут же, возле бочки, ударившись головой об эту бочку и выронив из рук большой кусок сала…
Прошла уже минута, а она все не поднималась и Паша начал волноваться:
— Эй! Сорока-воровка! Ты что улеглась-то? Чего молчишь, аль язык с испугу проглотила вместо сала? А ну-ка вставай и бегом за моей женой!
Но она так и лежала, молча и неподвижно. «Ох, Господи! Не окачурилась ли она от испуга? Или, может, когда своей башкой глупой о бочку ударилась?» — снова подумал он и обратился к лежащей:
— Да ты что там лежишь, Алена? Ты тоже притвориться решила, или правда копыта отбросила? А если я вот сейчас к тебе лично подойду…
Но реакции не последовало. И тогда он решил освободиться от своих пут и узнать, что случилось с соседкой. Попытался ногой пододвинуть ящик, но ящик, став на ребро, опрокинулся и оказался на расстоянии таком, что ноги уже его не доставали. Ругнувшись, сделал еще попытку дотянуться до ящика ногой, раскачиваясь, но ничего не получалось, наоборот, ящик оказался еще дальше. Уже не на шутку разволновался и попытался на весу развязать узлы, но тщетно.
— Так, что же теперь предпринять-то? — стал он рассуждать уже вслух. — Пора, кажется, заканчивать свой глупый спектакль, но как освободиться от этих подлых веревок? Надо покричать о помощи, может, кто и услышит? Да стыдно ведь, такой позор на весь район пойдет… Вот дурак, натворил же. Кажется, пора от этой пьянки лечиться, пока не поздно. А если эта в ящик сыграла, то пить, поневоле не придется… Меня обвинить могут, и на несколько лет будет небо для меня в клеточку… Марьянку жаль, одна с детьми останется на долгое время, столько терпит из-за меня, дурака. Мучаю ее, а она все терпит, а я, скотина безрогая, эгоист проклятый, тряпка, а не мужик, силы воли нет бросить эти пьянки, алкоголик конченный, до чего уже дошел. Тьфу, позор… Нет, я все же не конченый еще человек, я еще соберу всю волю и силу, да брошу пить, и заживу как все нормальные люди. Клянусь, Господи, только бы с этой бабой проклятой ничего не случилось страшного, и все обошлось нормально.
Чтобы немного успокоиться, он достал из кармана сигарету и закурил, а сделав еще несколько затяжек, принялся громко кричать, зовя на помощь.
Как раз в это время у своего двора на лавке сидели двое соседей, мирно беседуя, а один из них был муж этой самой Алены…
— Слышишь? Кричит кто, что ли? — спросил сосед у Алениного мужа.
— Да, вроде. Подтвердил тот прислушиваясь.
— На помощь зовут, кажется…
— Похоже так.
— Слушай! Так это же у Пашки!
— Так это и голос его!
— Ну, пошли быстрей, узнаем, что там стряслось.
— Голос из амбарчика вроде слышится? Они быстро вошли в амбарчик и споткнулись об лежащую Алену, которая уже начала издавать легкие стоны.
— О Боже! Кто это?
— Да это же моя жена Алена, что с ней и как она здесь оказалась?
— Ё-мое! Да что же здесь произошло? Глянь, Пашка-то… Повесился!
— Ни хрена себе! Допился, наверное, эх, дурак, дурак… Надо Марье сказать… Слушай, а может, он еще жив? Голос-то недавно слышали…
— Давай проверим, может, еще откачаем. Чем веревку-то отрезать?
— Вон косу возьми, а я стол пододвину. Давай, влазь на стол и попробуй снять его, а я взгляну, что с женой.
И он присел перед своей Аленой, а сосед влез на стол, чтобы обрезать веревку, надеясь, что еще можно спасти друга. В полумраке и в суматохе они не заметили, что тот жив и глаза открыты, но просто молчит, наблюдая за Аленой, так как ему сейчас важно, чтобы жива оказалась. Когда он увидел и услышал, что с ней все нормально, вздохнул облегченно и прикрыл глаза от усталости и напряжения, ожидая, когда его освободят от этих проклятых ве¬ревок, и опустят на твердую родную землю, а то и так уже все тело затекло и онемело.
Сосед, одной рукой поддерживая Пашку, а другой, торопясь старой косой перерезать веревку, подумал: «Еще теплый совсем, может и правда, откачать сумеем?». А тот, испугавшись, что сейчас сосед веревку обрежет, и он может неудобно упасть и что-нибудь сломать или сильно
удариться, открыл глаза, обхватив соседа за плечи и шагнув на стол, обратился к спасителю:
— Ты подвинься малость, я на стол тоже стану, а то шлепнусь и сломаю чего себе…
Но сосед дико завизжал и, резко оттолкнув «покойника», освобождаясь от его рук и не удержав равновесия, стал падать со стола, а Пашка, желая поддержать его, оступился, перевернул стол и упал на соседа, который в свою очередь упал на мужа Алены, хлопотавшего возле нее. Та уже пришла было в себя, и сидела, поддерживаемая мужем. От такой неожиданности все заорали и шарахнулись в стороны друг от друга, а Алена, завизжав, снова лишилась чувств…
Конечно, это надо было только видеть… И смех, и грех…
На такой шум сбежались и другие соседи и, наконец-то, вышла Марьяна. Ничего не понимая, она подбежала к амбарчику, из которого охая и матерясь, хромая и держась за бока, выходили и выползали — ее муж, соседи , кряхтя и охая тянувшие Алену, лишенную чувств, держа под руки. Стоны, крики, объяснения и маты друг на друга слышались минут десять-пятнадцать, собирая все больше народа у Пашкиного двора. Многие уже находились во дворе, пытаясь выяснить, что случилось, и оказать какую-то помощь. Успокаиваясь и приходя в себя, хозяин и участники трагикомедии  рассказали Марьяне, что случилось. И та, взглянув на мужа таким взглядом, что у того екнуло сердце, и выступил холодный пот. Она тихо, но с укоризной в голосе, сказала
— Бессовестный, до чего дошел, уже ни себя не уважаешь, ни других. Мне было стыдно за тебя, а теперь и за себя, и за всю нашу семью перед  людьми, что терплю от тебя все твои козни и позволяю издеваться над собой… И Бога-то не боишься. Эх Паша Паша…
А тот стоял, прислонившись к стене  на одной ноге, на другую ступить, не давала острая боль, угрюмо уставившись взглядом в землю, низко опустив голову и нахмурив брови. Хмель, конечно, уже выветрился. Сосед пы¬тался подняться с земли, охая и хватаясь за ногу стискивая от боли зубы. Муж Алены, согнувшись на один бок…
Но, к сожалению, на этом, еще не закончилось горестное и нечаянное трагикомедийное представление человеческой глупости. Ведь никто не вспомнил и не обратил внимания на горящую сигарету, выпавшую из руки Павла от неожиданности, когда в амбарчик вошли соседи. А во время суматохи и падения, в панике они опрокинули с полки и разбили лампу-керосинку… Не сразу, конечно, разгорелись пучки соломы от сигареты, прошло некоторое время, когда керосин, разлившись по полу, дотек до горевшей уже соломы. Запах дыма находившиеся возле амбарчика почувствовали уже тогда, когда вспыхнул керосин и пламя, охватившее тюки с соломой, поднялось почти до самого потолка. Все всполошились и поспешили к воротам амбарчика, но тут же отпрянули назад от вырвавшегося из них пламени и черного дыма. И снова раздались крики и громкие команды не растерявшихся и хватавших ведра и лопаты для тушения пожара, а женщины, как обычно, завизжали, создавая панику, но через несколько секунд суеты, успокоились и тоже принялись помогать мужчинам тушить кто как и чем мог уже сильно разгоревшийся амбарчик… Кто-то побежал звонить в пожарную охрану. Тушить пожар сбежалась вся деревня,  пламя,  охватившее потолок и крышу изнутри,  вырвалось наружу. Через несколько минут потолок и крыша рухнули вниз, но люди все же продолжали бороться с огнем…
Мигая огнями, с воем, сирены примчалась пожарная машина и, развер-нув пожарные рукава, бойцы приступили к тушению пожара. Амбарчик к тому времени уже был почти потушен жителями. Подъехала и скорая помощь, осмотрев пострадавших, увезла всех четверых в районную больницу.
С пожаром, было закончено и все присутствующие с закопченными лицами, устало расходились по своим домам. А во дворе у полусгоревшего амбарчика, как у разбитого корыта, осталась сидеть на бревне с отрешенным взглядом Марьянка, о чем-то задумавшись, устало, опустив одну руку вдоль тела, а другой, подперев подбородок. А рядом стояли двое ее детишек, молча, обняв мать за плечи…
А что же наши пострадавшие? Они все четверо оказались в одной больнице и даже в одной палате. У двоих ноги были сломаны, у третьего — два ребра и пальцы на руке. А вот Алене немного не повезло — у нее оказалось небольшое сотрясение мозга и сердечный приступ. Лежала она в женской палате, но через стенку с мужиками. Случай этот дошел и до милиции, и участковый приходил, даже дело уголовное хотели завести на Пашку, на чем уж больно настаивала Алена, но ее муж запретил ей, объяснив:
— Мы с ним всегда дружно жили, а ему сейчас и самому не сладко. Тебе
же меньше надо по дворам чужим шастать и сплетни сплетать. А позору и тебе хватит, сало вспомни под платьем… Так что здесь еще неизвестно, на кого дело заводить вздумают, когда разберутся. Дома будем, так я еще и сам тебе взбучки дам.
Сосед друга сразу простил и лишь долго смеялся, когда немного полег-чало, вспоминая, что произошло.
            Что же Пашка? А он свое слово действительно сдержал и выйдя из больницы собрал мужиков почти со всей деревни, накрыл стол во дворе и выставил целую бутыль самогона, отдал весь, что у него был, но сам ни капли не выпил. И до сих пор грамма в рот не берет. Амбарчик, конечно, отстроил снова, еще больше и красивей, а Марьяна теперь не нарадуется, и от счастья еще родила сына, которому и Пашка был очень рад.
Вот так эта анекдотическая история и закончилась… Да! Еще чуть не забыл. Аленка-то после того случая стала слегка заикаться, и все больше дома сидит, сплетничать, заикаясь не очень удобно, да и слушают ее теперь меньше, особенно молодые, хотя уважают ее как свою землячку и относятся к ней, как и ко всем остальным…
Вот так бывает, оказывается, в нашей жизни. А к Пашке почему-то прилипла кличка: Пашка-каскадер.
                                                                  

                                  

Живой труп или Васька — покойник

Курьез-2

Отпуск, выпавший мне в летний месяц, я, немного поразмыслив, решил снова провести в деревне у родственников, тем более и приглашения за год получал несколько раз. Почти в каждом письме зовут, если точно говорить.
А когда я туда приезжаю, стараются откармливать меня разными яствами. Кроме этого заставляют купаться в речке или озере, говорят – оно с лечебной водой, ходить на рыбалку и в лес дышать чистым воздухом, умываясь утренними росами, для того, чтобы сошел с меня бледный городской вид и набрался бы я сил дотерпеть до следующего отпуска. За все это я, конечно, им и природе-матушке очень благодарен, отдыхать там действительно одно удовольствие и польза от этого большая. Иной раз приходит мысль все бросить в этом каменном с однообразными линиями городе, с каждодневным вечерним и утренним смогом, да уехать жить в деревню или в районный центр, где можно будет работать на родной земле-кормилице, которая всегда прокормит, только не ленись, и жить можно там припеваючи и намного дольше. Да и народ там, как я заметил, сам по себе почему-то лучше и дружнее и намного проще…
И вот я в любимой деревне на отдыхе. Стараюсь успеть за отпуск пожить у всех родственников и просто знакомых, и даже не очень знакомых селян, которые  гостеприимны.  Могут даже обидеться, если отказываешься погостевать у кого-то хоть ночь… А такое не часто и не везде встретить можно особенно в наше время,  мы все чаще дичимся друг друга и обособляемся, конечно, виноваты в этом не только мы сами, но и условия, в которые поставили нас наши политики-правители, хотя и мы сами тоже… Потому и бледные, озабоченные чем-то и нервные ходим, от того и болеем чаще. Но, слава Богу, что есть еще места красивые на нашей многострадальной земле и с людьми нормальными, где можно отдохнуть и телом, и душой!
В один из вечеров зашел к нам Пашка,- сосед, с которым однажды приключился конфуз. И из-за которого дали прозвище Пашка — каскадер. А пришел он сообщить, что вместе с женой своей ждут меня обязательно к себе в гости и обидятся, если откажусь, так как у всех почти побывал, а у них —  нет, а уезжать — скоро. Они, мол, не хуже других…
Я, конечно, начал оправдываться:
— Ну что ты, Павел я и не считаю здесь ни кого не хуже и не лучше, считаю всех людьми хорошими  интересными. А зайти к вам в гости и сам собирался. Поболтать о том, о сем, гармонь твою послушать, песни попеть, да работы твои всякие поглядеть. Просто ты опередил меня, и сам пришел, а я готов хоть сегодня идти.
И я не обманывал его, а действительно хотел с ним повидаться, наслышанный много о нем интересного…
Мы договорились, — на следующий день, и он ушел довольный. Пришел я, как и договаривались, ближе к обеду. Сразу увидел под раскидистой грушей во дворе накрытый большой стол, как для какого-то важного гостя, мне даже не, по себе стало от такого внимания к моей персоне. Но хозяева успокоили меня и просили не смущаться, а вести себя обыкновенно, как у себя дома и что для них принимать гостей у себя всегда в радость, да и могут подойти еще соседи, так уж у них заведено…
Подошли еще соседи, когда мы уже сидели за столом, и беседа пошла теперь оживленней. Была, конечно, и гармонь, были и танцы, и песни, и шутки, и смех, и снова разговоры… И так до самого утра, просто в этот вечер само собой получилось, да и следующий день был выходным, а собралась уже почти вся деревня, и каждый принес с собой, что мог для продолжения веселья.
Вот там-то я и услышал еще несколько курьезных историй, которые, конечно, запомнились. После того, как вспомнили Пашкины приключения и вволю насмеялись, он обратился ко мне:
— Это что! У нас в районе случаи и посмешнее были. Мы-то после этого как говорится, легким испугом отделались, слава Богу. В общем, слушай и записывай, может, книжку напишешь, и кому-то интересно будет, да и память останется… И все по очереди повели свой сказ, дополняя друг друга и помогая точнее вспомнить, как все происходило.
В ближайшей деревне этого же района живет Васька Приключкин. Сейчас он, говорят, выбился в мастера или бригадиры тракторной бригады, а до этого трактористом простым был, и самым большим нарушителем трудовой дисциплины. Пил мужик безбожно… Каждый день почти ,, шару заколачивал «, да спиртным плату брал. Правда, зарплату, хоть и маленькую, приносил домой и до копеечки отдавал. А когда жена начинала укорять его за пьянки, то он объяснял ей, что пьет на свои личные , а зарплату домой всю несет, а не пропивает до копейки, как другие, так что еще ей спасибо, мол, надо ему
говорить, что муж такой сознательный и свою семью не забывает и любит… Но если она все-таки не унималась и продолжала укорять его, то он пускал в ход свои мозолистые и пропахшие маслом и солярой «аргументы» для убедительности своих слов. Если ж она не успевала убежать от них, то приходилось почувствовать их твердость и «правоту», а после этого на теле появлялись и «факты» — синяки, как Васька их называл. Их двоих в деревне вначале так и прозвали: «аргументы и факты» — из за того, что, начиная, злится на жену он размахивал кулаками пытаясь ударить ее кричал:
— Так ты не можешь понять своего мужа! А вот тебе тогда мои «аргументы» и вот тебе «факты», чтобы ты, баба глупая, поняла, что мужик твой прав…
А народ, слыша у них во дворе шум, и скандал — они часто выясняли отношения на улице — посмеивался, говоря, друг другу:
— Во! Приключкин своей «Ключке» аргументы приводит, а завтра она на работу с фактами на лице прибудет…
Но все же слишком сильно он ее не лупил и если она уворачивалась вовремя или убегала, то он успокаивался и шел спать. Хотя бывало, что говорить и доставалось. А когда уж слишком перепивал, то не буянил, а засыпал сразу, еле успевая зайти в комнату. Как он ездил на тракторе в конце смены пьяным, наверное, сам Бог знает. И бывал настолько пьян, что почти спал на руле, глядя на дорогу одним глазом. Но самое странное, что он ни разу в кювет не угодил и ни на кого не наехал и с дороги не съехал… Доедет, бывало, до своего дома, остановится возле ворот и тарахтит, не заглушая двигателя. Через минут двадцать выходит его жена из дома и сразу к трактору. Открывает дверцу кабины и оттуда неподвижным комком прямо на землю вываливается Васька, даже не проснувшись. А она, поматерившись на него и со злости и досады пнув пару, раз ногой, брала его под руки и затягивала в дом, потом возвращалась к трактору и заезжала во двор. После этого продолжала снова заниматься домашним хозяйством. Конечно, нелегко ей жилось, и жалели ее селяне, а потому насоветовали проучить Ваську, гляди — остепенится, пить бросит да нормальным человеком станет…
И вот в один из вечеров, как это часто бывало, подъехал Васька на своем любимом железном коньке и затарахтел у ворот. Ну, значит в той кондиции, какой необходимо в этот раз Зинаиде, жене его. Как всегда он вывалился как мешок с картошкой из кабины на землю и заснул, как говорят, «мертвецким сном», а она загнала трактор и затащила мужа по обыкновению в дом. Раздела его до трусов, уложив среди комнаты, и связала по рукам и ногам. Вышла в сени, взяла топор побольше, точило, которым затачивают косы, села на табурет напротив Васьки и стала ждать, когда тот проснется. Сидеть пришлось немало, но, наконец, он зашевелился. Она взяла в руки топор, и принялась усердно точить лезвие топора, хотя он и так был острый.
Василий попытался перевернуться со спины на бок, но ничего не получилось и он, что-то бормоча, попытался повернуться на другой бок, но и опять неудачно. Дернул ногой, бесполезно, попробовал поднять руку — не получилось. Тогда он заматерился сам себе и открыл глаза, ничего не понимая:
что происходит и почему он не может пошевелиться? Да еще звук какой-то противный мешает: ж-ж-жик… ж-ж-жик… ж-ж-жик… Повернув голову, он огляделся, пока так ничего не понимая:- Лежит на полу, связанный, жужжит что-то. Зинки пока не увидел.. Еще раз ругнувшись, он позвал жену:
— Зинк! А Зинк?! Ты дома? Чегой-то происходит? Кто меня связал-то?
— Дома, дома, — спокойно ответила она, продолжая точить топор, — это я тебя связала…
— Ты?! Да ты баба-дура, никак сбрендила?.. Твою мать! Я же тебе сейчас таких аргументов навешаю, что у тебя факты с физиономии месяц не сойдут, и ни каким плюмажем не замажешь… »     — Нет, милый! Больше тебе никогда навешать мне ничего не удастся…
— Чего-о-о? Да я же тебе ничего навешивать не буду, я же тебя прямо убью, если сию минуту не развяжешь! — и он, сказав это, повернул голову в ее сторону, откуда и доносился этот противный жужжащий звук. Но, увидев жену с топором, удивленно спросил:
— А ты чего делаешь-то? Топор-то чего точишь? Он же и так острый, или действительно сбрендила?..
— Нет, дорогой, не сбрендила. Ты вот кричишь, что убьешь меня, но ведь это я тебя сейчас убивать буду, потому и топор точу, чтобы еще острее стал, и легче мне было тебе голову отрубить…
— Что-о-о? — протяжно спросил он, продолжая угрожать. — Да я же тебя… Потом, видно поняв ситуацию, глядя на ее серьезный и спокойно-отрешенный вид, смягчил интонацию, обращаясь к жене:
— Эй, Зинка! Да ты рехнулась, что ль, на родного-то мужа с топором? А вообще хватит! Давай развязывай, пошутила, попугала и будет… Не бойся, трогать не буду, слово даю…
— Кончились шуточки, Васенька, кончились. Хватит, натерпелась я, надоело все. И пьяные выходки твои, и кулаки твои, и позора от людей не хочу больше… Лучше век одной жить, чем страдать с таким пьянчугой…
— Эй, эй! Да ты что болтаешь такое? Давай обсудим все, может лечиться, пойду, а? Есть же врачи хорошие…                                 
— Да нет, дорогой, не выйдет ничего, такие, как ты, лечению не поддаются. Таких только могила и может исправить, да вылечить… 
— Да что ты, жена, так думаешь-то обо мне? Да я и без лечения могу бросить пить… Если захочу, то… Знаешь, какая у меня сила воли? Ого! Ты еще просто не знаешь…
— Хватит болтать! Я уже за эти годы всякого от тебя наслушалась, — отве-тила Зина и, взяв простынь, стала накрывать мужа, держа топор в руке.
— Что ты делаешь? Зачем ты накрываешь меня?
— Чтобы кровью стены не забрызгать. Да тебе не так страшно будет, видеть не будешь, все неожиданно произойдет…
— Жена! Да ты чего? Зина, Зина! Посадят ведь, о детях подумай и прости дурака-то! Зинулька, детей-то хоть пожалей, ведь сироты будут. Да не уж-то ты совсем жалости не имеешь? — уже дрожащим голосом запричитал Василий, весь мокрый от надвинувшего страха.
— А, ирод проклятый, мучитель подлый, о детях вспомнил? Сироты? А при таком отце разве не сироты? Да они ласки-то отродясь не видели отцовской. О жалости заговорил?! А меня ты хоть раз пожалел, когда я убегала от твоих кулаков, или я их заслужила? Ты же садист, а не муж! И слова-то, придумал какие: «аргументики» и «фактики» — зло закричала на мужа она и накрыла простынею ему лицо. — Будут тебе сейчас и аргументики, и фактики…
— Зинуля! Зиночка! Да не губи душу-то свою. Бога побойся! Я же люблю
тебя, поверь! Дурак я, дурак, но слово даю, пальцем не трону, пить брошу! Вспомни, ведь было же у нас все хорошо, и снова будет! Дети, дети сироты будут! Зиночка, прости же меня дурака…
— Хватит истерику закатывать! Бог тебя простит, а мне пора заканчивать, а то еще разжалобишь. Все!
И Зина, взяла махровое полотенце и намочив его водой, чтобы тяжелей было, размахнулась, громко проговорив:
— Ну, прощай…
— Зина-а-а! Не на-а-а… — истерично заорал Василий под простыней и тут же осекся: Зина ударила его полотенцем, то ли по шее, то ли по груди, не заметила, да это было для нее и не важно, не топором ведь, а полотенцем не убьешь и больно не сделаешь…
Наступила тишина. Зина, тяжело вздохнув, устало опустилась на табурет и, перекрестившись, стала наблюдать за мужем, ожидая его реакции. Но реакции не последовало, и Зина сама обратилась к мужу, неподвижно лежавшему под простыней:
— Ну, что замолчал? От испуга речь потерял, или . обдумываешь, как быть дальше? Вот подумай, хорошенько, знай, что я сегодня тебя предупредила и  показала, как все может произойти… Если не изменишь эту свою непутевую жизнь и себя, я отправлю тебя к Богу, и пусть он с тобой разбирается, а потом и со мной.
Василий пока так и лежал, молча и неподвижно. Тогда Зинаида подошла к нему и откинула простынь, весело сказав:
— Ну, может, хватит отлеживаться! Дома много дел надо сделать… Но, посмотрев на его лицо и потормошив мужа, она заговорила уже озабоченно и взволнованно:
— Эй! Да ты никак и правда от испуга умер? Слышь, Васька, чего молчишь-то?
Еще потормошив его, она попыталась нащупать пульс, но не нашла и прильнула ухом к груди, Сердце не билось… — О Боже! Васенька! Да что же я наделала? Убила и правда тебя без топора убила… — с испугом  запричитала Зинаида.  Она еще сильнее затормошила мужа, отхлестав его по щекам, побрызгала водой, сунув бутылку с самогонкой под нос ему и, потерев самогонкой виски и грудь, снова прильнула ухом к груди, но, увы…
— ОЙ, мамочки! Ой, что же я натворила? Ну, зачем я, дура, послушала людей? Да пусть бы пил. Жили же, сколько лет и дальше жили бы, и дома-то все вроде есть! Ну, подумаешь, бил иногда, не убил бы, да и сама виновата бывала, под горячую руку лезла… Ой, Боже мой, что же теперь будет? Я же не хотела этого, Васенька миленький, муж мой, ну открой глаза, не умирай! Господи, прости меня, ведь я не хотела а… — зарыдала Зинаида во весь голос. Потом, спохватившись, выбежала на улицу, подумав:
«Надо фельдшера вызвать и скорую помощь, может еще не поздно, и они его сумеют откачать… Скорее, скорее, в медпункт, там телефон!». И она подбежала к зданию медпункта, но дверь была на замке, и там уже никого не было. «Что делать? Куда бежать? К фельдшеру домой! Конечно! Он сейчас как раз дома будет». И она поспешила к фельдшеру. К счастью, он оказался дома.
Захватив свой чемоданчик с медикаментами и шприцами, фельдшер побежал домой к Зинаиде, а она с его женой принялась звонить на скорую помощь в район. Слава Богу, хоть телефон работал. Их в селе было всего два, этот, который  запаралелен с медпунктом, да в сельсовете один. Наконец дозвонившись и вызвав неотложку, они поспешили к Зинаиде.
Через несколько минут приехала и скорая помощь, и врачи принялись •оживлять Василия, делая все возможное. Прошло некоторое время и врачи, закончив все приемы и процедуры, устало отошли от Василия и, разведя беспомощно руками, обратились к фельдшеру и Зинаиде:
— Мы приложили все усилия и сделали все, что могли, но, увы…
— Ну так отвезите его в больницу! Может там, спасут?! — закричала Зина на врачей. — Давайте его скорее нести в машину…
— Нет, хозяюшка, ему уже необходима другая машина… — ответил спокойно врач.
— Какая другая? — растерянно спросила Зина.
— Которая возит… В общем, звоните в милицию… Ладно, мы сейчас сами по рации с ними свяжемся…
— Зачем?
— Чтобы машину прислали отвезти его в морг…
— Куда, куда? — переспросила Зина. — В морг? Да я вам сейчас покажу морг, самим туда отправляться придется, а ну везите его в больницу!
— Пожалуйста, не кричите, гражданочка. Хотя мы вас, конечно, понимаем, но послушайте! Мы покойников в больницу не возим. Ему уже никто не поможет, кроме,  Самого Бога… А справку о смерти вам выдадут завтра, так как сегодня там уже нет никого. У него разрыв сердца, понимаете? Его сердце остановилось, не выдержав. Надо меньше было так шутить с человеком…
— Это не ваше дело! Ваше дело спасать человека!
— А вы не кричите на нас, если хотите, мы сделаем вам укол успокоительный. И поймите, что мы все возможное сделали, чтобы помочь, но… И мы не виноваты в случившемся, и теперь подождем только милицию… А они уже отвезут тело сами в морг.
Зина хотела еще сказать что-то, но пошатнулась и начала падать. Ее подхватили и, усадив на стул, дали понюхать нашатыря, помазав заодно виски, и сделали пару каких-то уколов. Придя в себя, она уткнула лицо в ладони, низко опустив голову, и горько заплакала…
Милицию ждали намного дольше, чем скорую, дело-то не срочное — увезти покойника в морг. Не воровство, не ограбление, не драка… Так, наверное, решили там? А может и другая, какая причина была…
Несчастного Василия, прямо как был в одних трусах, загрузили в машину и увезли под рыдания и завывания Зинки. Уехала и скорая. Фельдшер со своей женой замкнули дом Зинаиды и, взяв ее под руки, повели к себе домой. По набежавшие, тоже начали расходиться по своим домам, шумно обсуждая случившееся…
Василия привезли в морг и, отыскав сторожа, у которого были ключи, открыли помещение и занесли бедолагу в холодную комнату, положив среди других покойников…
Но никто ведь так и не заметил, что после процедур разных и манипуляций врачей сердце у Василия-то заработало потихоньку, и ожил он. С ним произошла обыкновенная «клиническая смерть». Просто пока он не приходил в сознание… А первые удары сердца были тихими, редкими и вначале еле заметными, а когда оно заработало нормально, врачи уже не слушали. Они от Василия в это время отошли, думая, что этого пациента «потеряли»… И лишь один из «пятнадцатисуточников», грузивших тело в машину, еще в деревне заметил вслух:
— Чей-то он мягкий и теплый больно, как живой…
— А какой же он будет, если только что в ящик сыграл, — ответил ему другой, несший Василия за ноги. — Время-то еще мало прошло…
— Не! Начальник, слышь? — обратился первый уже к милиционеру. — Он вроде как дышит…
Слушай ты, умник! Ты мне там, в отделе надоел болтовней своей… Грузи быстрей, а то дубинкой помогу, не так задышишь…
— И все-таки дышит…
На этом разговоры все закончились, и они уехали, сделав свое дело. А бедный наш Васька наконец-то пришел в себя уже полностью и открыл глаза. Было тихо, темно и очень холодно. Он пошевелил ногой, потом другой, руками. Веревок не было, и они не стягивали его тело. Припомнив дальше, что было, он пощупал свою шею, с нею было тоже все в порядке, и голова была на месте. «Значит я живой! -радостно подумал Васька. — А эта! Просто решила проучить меня. Ну, я ей сейчас покажу…». Но, вспомнив свои обещания и заверения не трогать ее больше и бросить пить, и как он умолял не губить его, стал думать по-иному: — Хотя она ведь и правда могла отправить меня на тот свет… А может действительно малость остепениться, да не трогать ее вообще, даже когда пьяным буду, а то когда-нибудь доведу эту бабу, что заедет чем-нибудь по башке, и ноги протяну по-настоящему… Да, и она права, пить поменьше надо… До такой степени напиться, что не чувствовал даже, как меня связывала… Вот дожился-то, а! Да-а-а, дела… А где же сама Зинка-то? И где я сейчас лежу? На полу так же, или она меня переложила все-таки на кровать или диван?». Он начал ощупывать вокруг себя и на всякий случай искать рядом жену. «Так и не пойму, где я лежу, — снова подумал он. — И не пол это, и не кровать…» И Василий решил позвать жену:
— Зинк! Слышь? Ты где? Иди, жена, ко мне, а то я замерз… Зинуль! А я сейчас подумал-подумал и знаешь, решил и правда исправиться. Даже пить бросить, правда, правда, но не сразу, конечно. После стольких лет, наверное, будет не просто, но слово даю, что брошу. А трогать тебя и пальцем не буду больше. И не потому, что испугался, ты-то знаешь, что меня не больно-то испугаешь чем, просто сам понял, что дурак, не правильно живу и тебя мучаю, и детей, и за себя становится стыдно просто… Поняла, Зин? Ну, чего молчишь-то, жена?
Но, не дождавшись ответа, он решил сам подойти к жене и прижаться наконец-то к ее мягкому и теплому телу и приподнялся, сев на край того, на чем лежал, свесив ноги на пол, тут же приподнял их. Василий дрожал всем
телом и даже зубы стучали от холода. «А какой холодный пол! — подумал он. — И какой-то скользкий и гладкий, как стекло. Ничего не понимаю, почему холод такой? Печка прогорела, что ли, или хата открыта настежь?». Он встал на пол и начал продвигаться на ощупь, выставив руки перед собой. «Темно, как в могиле» — подумал, наткнувшись на другую кушетку. Принялся ее обследовать, шаря руками, и нащупал голое тело. Оно было холодное и влажное. Васька отдернул руки, сам, еще не поняв, кто это, просто рефлекс сработал, наверное.
— Кто это? Зинка, что ли? Как ледышка холодная, а идти ко мне не хочет. Обиделась, видите ли.. Вот настырная баба!
И он снова протянул руки, как ему казалось, к своей жене и провел руками по телу. Но не нащупал ее привычных для него, и приятных, волнующих прелестей, зато нащупал кое-что другое… Он понял, что это лежит мужчина… ‘
— Зинка! — заорал Василий, дрожа уже не от холода, а больше от негодования. — Ты кого, сучка, привела? Это что, на зло? Прямо при мне, ты… Да я же нас обоих сейчас убью, прямо здесь, на месте!
И он схватил мужика, и сбросил его на пол, снова заорав:
         — А ну поднимайся и бегом из моей хаты, кобель, или вместе с твоей
сучкой прибью! 
И он стал пинать чье-то тело ногами. Но лежавший у его ног не издавал, ни звука и даже не пытался защищаться… Василий остановился в растерянности, потом опустился на корточки и принялся, снова ощупывать тело. «Убил, что ли?» — подумал он и пощупал еще раз. 
Пока, еще не понял до конца, что оказалось под руками, но резко отдернул их…
Василий вскрикнул и, отскочив в сторону, наткнулся на другую кушетку с трупом. Ничего, не соображая, он заметался в темноте, пытаясь понять, где он находится, и найти выход из помещения, но наткнулся еще на мертвеца… Василий начал орать во все горло истерическим криком, обшаривая стены и, нащупав дверь, принялся в нее стучать кулаками и ногами, зовя на помощь. Поняв, что это бесполезно, он опустился на пол у этой двери и заплакал, причитая:
— Боже мой! Да что же это со мной происходит на самом деле? Где же я нахожусь? Что это за трупы?
Потом, вдруг замолчал от неожиданно пришедшей парадоксальной мысли, одновременно какой-то мистической: «Господи! Неужели это правда? Тьфу, ерунда какая-то лезет в голову… А может и действительно я тоже мертвец? Может действительно это не ерунда, и она меня все-таки убила? И может это я где-нибудь в аду, раз темно и холодно, среди таких же покойников? Но почему они не двигаются, а я бегаю здесь как угорелый? А может это, и не я бегаю, а душа моя летает и мне только кажется, что мое тело двигается? Бр-р-р! Холодина, какая… Странно, что ее чувствую, если это уже не я… Выходит все-таки я, и жив? Но что, же это за помещение с покойниками и всего с одной дверью?» — думал он, уже начиная немного успокаиваться и кое о чем догадываться. «Кажется, я понимаю, что за помещение… Да это морг. Но почему и как я оказался здесь, может, моя Зинка решила подшутить и попугать меня еще и так, мало топором пугала? Зараза, а не баба! Но как бы там, ни было, а мне все-таки холодно и надо искать какой-то выход, чтобы не околеть от холода… В конце концов, когда-нибудь же придут сюда забирать покойников?
Вот и я тогда отсюда выберусь. А пока надо поискать каких-нибудь тряпок, что ли?» — и он поднялся с пола и принялся на ощупь искать, что-нибудь одеться, или хотя бы укутаться. Наконец он насобирал каких-то тряпок, подстелил под себя и, укутавшись, снова присел у двери. Прошло какое-то время и Василий, успокоившись, и немного согревшись, уснул…
Почти под утро по своему обычаю сторож принялся обходить свои объекты охраны и подошел к зданию морга. Остановившись, он огляделся, вынул ключи из кармана, открыл замок быстро вошел вовнутрь и включил фонарик. Открыл кабинет врача — патологоанатома и стал что-то искать, бурча себе под нос:
— Да где же он его прячет? Недавно был здесь, а сегодня ничего нет… Зря только ключи от кабинета две смены подбирал. А может, он уже кончился? Да ну! Ведь половина бутыли оставалось…
Присев на стул, он задумался, потом, осветив лучом фонарика, дверь в холодильную комнату для покойников, встрепенулся и радостно воскликнул:
— О! Здесь! Наверняка врач заметил, что спирт убывает, и спрятал его в холодильную… Эх, надо было мне туда водички доливать… Ладно, сейчас так и буду делать, если найду. А вдруг он там его в сейф какой-нибудь закрыл? Правда, я там вроде никакого сейфа не видел, два шкафа только, а их открыть труда не составит… Да. Но там, же эти лежат, а я среди них ночью шарить буду… Жутковато малость. А впрочем, что там страшного? Лежат они себе спокойненько и уже никого не тронут, даже кто и мог бы раньше… И мертвых бояться не стоит, скорее, сейчас живых опасаться надо.
И он, рассуждая так, подошел к двери, готовясь открыть ее, но снова подумал: «А может не стоит входить туда?
Перетерплю сегодня, но опохмелиться, правда, хочется, да и с собой прихватить, можно было… Да что, в конце концов, я «менжуюсь?» Днем даже грузить их помогаю, а ночью испугался, как ребенок. Вон и Ваську Приключкина сегодня помогал заносить, а мертвый — он и есть мертвый, и мы все будем такие, просто не в одно время…» — и он решительно вставил ключ в замочную скважину и повернул его. Вздохнув и перекрестившись, потянул дверь на себя, открывая, и в этот самый момент сонный Василий, прислонившийся спиной к двери, вывалился за порог прямо сторожу под ноги. Выпутываясь из какого-то тряпья, Василий радостно закричал:
— Фу! Наконец-то пришли! Вы что же меня сюда живого заперли, чтобы я от испуга и холода действительно околел?
А бедный от испуга сторож шарахнулся в сторону так, что стол перевернул и шкаф с какими-то стекляшками, которые падали на пол со звоном. И, выронив фонарик из рук, заорал так, что проснулись, наверное, многие больные в больнице, находящейся рядом и которую он тоже должен охранять. Перескочив через перевернутый им же стол, он споткнулся, и упал со всего размаху, ударившись о стену.
Василий и сам от неожиданности шарахнулся в сторону, подумав: «О Господи! А это еще кто? Я думал — врач пришел и утро уже, а еще ночь на дворе, оказывается, и этот с фонариком чего-то испугался. Может, это вор залезть пытался, а я его запугал? Только воровать-то что здесь можно, покойников, что ли?» — Василий осторожно подошел к светившемуся в углу
фонарику и поднял его. Осветив стену, нашел выключатель и включил свет. Немного попривыкнув к свету, он огляделся вокруг.
«Да, как я и подумал, это действительно морг, только не вспомню, как я сюда попал, если живой оказался? Наверняка проделки моей жены… Ладно, дома разберемся, а сейчас надо найти, что-нибудь одеть потеплее, да выбираться из этого могильника — и он стал искать какую-нибудь одежду, но «обратил внимание на лежащего неподвижно мужика за перевернутым столом, подумал: — О! Он не убежал значит, но чего это он разлегся-то? С испугу копыта отбросил, что ли? И кто такой? Надо взглянуть, что с ним».
Подойдя к лежавшему неподвижно сторожу, Василий потормошил его, но тот не отреагировал, и Василий пощупал пульс:
— Живой, слава Богу! обрадовался он и стал тормошить лежавшего сильнее. — Эй, земляк, очнись. Все нормально, и мы, слава Богу, оба живы! Скажи лучше, как ты оказался здесь? Наверное, думал чем-то поживиться, да?
Но тот молчал. Тогда Василий перевернул его лицом вверх, тот издал легкий стон, но глаза так и не открыл. А Василий узнал лежавшего без чувств и, наконец, понял, кто это.
— Тю-ю-ю! Так это же Яшка-сторож! Эй, Яшка! Вставай, слышишь? О, да ты голову разбил, кровище-то идет. Ты слышишь?
И снова затормошил его, но тот только стонал, не открывая глаз и не приходя в сознание.
— Во дела! Еще помрет Яшка-то… Что же делать? Но, вспомнив, что в кабинете врача он видел телефон, зашел туда и поднял трубку.
— Ха, звонить… А куда? На скорую что ли, или в милицию? Кроме этих номеров ,больше не знаю ни каких.
Увидев под стеклом список телефонов на столе врача, нашел телефон дежурного врача больницы и набрал номер. Ответа не было несколько минут и, наконец, раздался сонный голос в трубке. Василий стал вкратце рассказывать, что произошло, но врач, подумав, что его разыгрывают, бросил трубку. Василий дозвонился еще раз и, заматерившись, крикнул в трубку:
— Да ты выгляни в окно-то! Посмотри на морг, там окна светятся! Выгляни, не поленись! Ну, видишь? А на дворе-то ночь, разве должно так быть?
— Ну, вижу… А что ты там делаешь?
— Слушай! Я же тебе объяснил уже, что здесь делаю! Ты лучше проснись окончательно и сюда поспеши, да сторожу вашему помоги. Он сильно голову разбил, в крови весь и без сознания лежит…
— Сторож без сознания в морге?! Но кто ему голову разбил и почему он там?
— Да ты что такой трудный-то? Я же все объяснил. Ты не спрашивай, а иди лучше быстрей и помоги ему, вдруг это серьезно и он скопытится…
— Чего он сделает?
— Да умрет вдруг…
— А, понятно, — ответил врач, и немного помолчав, снова заговорил: — Ладно, ждите. Я сейчас к вам приду с сестрой, только шприцы и лекарства с собой прихвачу.
Василий повесил трубку и облегченно вздохнул. Надев на себя халат врача, висевший на вешалке и ватник, висевший в шкафу, уселся в кресле врача и закурил, достав сигарету из пачки, лежавшей на столе.
Врач не стал сразу идти в морг, а позвонил на всякий случай в милицию. Когда приехала милицейская машина с тремя милиционерами, он с ними направился к Василию. Они осторожно вошли в помещение морга, а Василий, увидев их, обрадовался и бросился к ним навстречу, но милиционер поднял дубинку и крикнул на него:
— А ну сидеть! Сидеть на месте, я сказал!
Василий недоуменно вскинул брови и сев на место, начал объяснять, кто он и как могло произойти, что здесь оказался, хотя сам точно не знал, а догадывался. Но милиционер снова прикрикнул на него:
— Сидеть смирно и отвечать на те вопросы, которые буду задавать я. В отделе у нас разберутся, что ты за птица да почему сюда залетел. Теперь честно признавайся, что здесь было, и кто разбил голову сторожу? Кто еще был с тобой?
— Да я же говорю, что никого со мной не было, кроме тех покойничков, а теперь вот еще сторож появился…
— А почему ты в одних трусах-то? Чем вы тут занимались? Ты не гомик случайно, а? Может ты голубой, да чем-то сторож тебе не угодил и ты его по голове в порыве чувств шарахнул…
И все три милиционера захохотали.
— Чего? Сам ты голубой и гомик. Я тебе сейчас покажу, кто я такой! -возмутился Василий и подскочил с кресла. Но два милиционера замахнувшись дубинками, зло предупредили:
-А ну сидеть! Скотина пьяная, от тебя же перегаром прет, разговорчивый какой «покойничек», сказки здесь рассказываешь, а за слова твои эти мы в отделе поговорим с тобой, сам себя петухом назовешь! Давай в машину быстро!
-Да причем здесь машина, мужики, и отделение, я же ни в чем не винват, давайте разберемся по-человечески…
— В отделении проспишься, и разберемся, при чем ты и кто в чем виноват. Давай в машину, повторять больше не буду. Да без шуток смотри…
И Василий, молча, в сопровождении двух милиционеров, побрел  к машине.
— Халатик-то и ватник казенные, оставь, и возьми свою одежду, — приказал один из них.
— Дак у меня здесь нет своей одежды, я же вам рассказывал…
— Все равно снимай чужое.
— Но я замерз…
— В отделении согреешься, в камере…
— Да уж, в ваших камерах зимой согреешься, был я как-то в вытрезвителе, знаю…
— Разговорчики! Залазь быстрее в машину! Василий, покачав головой и тяжело вздохнув, молча сел в машину, дрожа всем телом. А сторожа
на носилках отнесли в больницу и вернувшийся милиционер, сев в машину, дал
команду ехать. Начинало уже светать.
В отделении милиции записали все данные о Василии и отвели в камеру для «пятнадцатисуточников». Там его увидел один из тех, кто грузил в машину, удивленно воскликнул, остановившись посреди камеры, но на всякий случай, отойдя в сторону:
— О! Серега, глянь, наш покойник, которого грузили! Но как он здесь оказался, или это приведение?
Серега поднялся с нар и, увидев Василия, закричал обрадовано:
— Васька! Да ты живой?! Ну, что Витек? Прав я оказался, когда говорил, что он живой, наверное, и дышит. А менты мне не поверили и угрожали еще… Проходи, Васек, на, закуривай, вот оденься, чтобы согреться малость и расскажи, как ты там со жмуриками ночь провел! А почему ты вдруг из морга да здесь в ментовке оказался?
После рассказа Василия вся камера наполнилась хохотом, а посмеявшись, Серега вдруг сообразил, что необходимо позвать того сержанта, который был в то время при погрузке Васьки-покойника…
Они с Василием подошли к двери и начали барабанить в нее. Прибежал охранник, интересуясь, что случилось.
— Позови сержанта, пока он домой не ушел…
— Зачем вам именно сержант?
— Ты зови быстрей, а базарить будем потом!
— Он уже ушел…
— Короче так! Если он сейчас не будет здесь, мы устроим шумиху, голодовку и будем ксиву прокурору катать на тебя. Ты меня знаешь…
— А на меня-то за что?
— Если не позовешь сержанта.
— Ну, дармоеды, дождетесь когда-нибудь чего-нибудь на свою голову. Ладно, позову, если он действительно еще не сменился… — согласился охранник и заторопился в дежурку за сержантом.
Тот еще не успел, к счастью, уйти и пришел к ним.
— Ну и кто меня звал?
— Мы звали. Смотри, сержант, внимательно на этого человека. Узнаешь? Сержант, увидев Ваську, даже слегка отпрянул от двери и удивленно спросил:
— О Господи! Приключкин, ты? Как ты здесь-то оказался? Ты же вроде умер и я тебя сам в морг доставлял…
— А вот ожил, слава Богу! Но меня ваши, же люди не домой доставили, а сюда, для дальнейших приключений  и мучений…
— Кто доставил и почему?
И Василий рассказал вкратце, что и как произошло с ним в морге.                                                        
— Да-а-а… Вот так история, прямо мистика какая-то или анекдот, кому расскажи — не поверит. Ну ладно, потерпи малость, больше терпел, а я пойду
объясню все дежурному и начальнику, да машину попрошу домой тебя доставить. Хм, ну и дела… — и он ушел.
А тем временем в деревне бедная «вдова» Зинка, проплакала всю ночь в доме у фельдшера, а в ее доме уже собирался народ, неся с собой, кто что мог, помогая готовиться к похоронам…
Спустя некоторое время к дому подъехала милицейская машина, в которой находился Василий, но он пока не выходил из нее, беседуя  с милиционерами. А в толпе, у двора и во дворе, послышались разные предположения:
— Глянь-ка, наверное, дело завели уголовное и за Зинкой приехали…
— Да, жалко девку: и мужика лишилась, и сама в тюрьму сядет…
— Ага! А Ваську не жалко? Она-то живая, отсидит и выйдет, а человека нет…
— Да больше всех детей жалко. Сиротинушки ведь останутся… И кто-то всхлипнул, а остальные женщины уголками платков принялись утирать глаза. 
Наконец Василий, попрощавшись с сидевшими в машине, вышел из нее. Он был одет в старую без погон потрепанную милицейскую форму. А машина, развернувшись и просигналив на прощание, скрылась за поворотом. Василий, помахав рукой, повернулся к толпе селян. Потом, улыбаясь, сделал шаг к ним навстречу, но толпа шарахнулась от него назад, и расступилась по сторонам. Послышался легкий ропот, кое-кто начал креститься…
— Ну что шарахаетесь, как от приведения? Рановато, земляки, хоронить собрались, я живой, слава Богу! Или не узнаете уже совсем Ваську Приключкина? Да я это! Я!
Толпа пока еще молчала, глядя недоверчиво, испуганно и удивленно на Василия. Конечно, удивляться было чему, и узнать его было нелегко: Он был седой, помятый, опухший, с каким-то странным выражением на лице…
   Наконец народ начал потихоньку приходить в себя, хотя женщины пока не решались к нему приближаться, а мужики уже подходили и, пожимая руку, поздравляя с возвращением с «того света» и просили рассказать, «что и как там». А кто-то вспомнил и о Зинке:                     
— Надо Зинку-то обрадовать, что мужик-то живой, а то убивается баба понапрасну…
— Да! Но только осторожно надо это сделать, иначе …
— Валька пусть идет — подруга ее, но сначала пусть фельдшеру все расскажет, а тот ей объяснит по научному, что и как говорить, чтобы все нормально прошло.
— Хорошо, а с Васькой, что делать будем, да с тем, что уже принесли на похороны и поминки?
— А что Васька? Не хоронить же его, раз Бог дал ему — жизнь, значит, сто лет жить будет. Пусть в баньке попарится, отогреется, а то, что уже нанесли да приготовили забирать не будем, столы накроем еще побольше, да всей деревней справим его день рождения во второй раз! Теперь-то у него их два будет…
Конечно, всем идея эта понравилась, и селяне радостно засуетились. Дел всем хватало…
Тем временем Зинке уже сообщили о возвращении мужа живым и здоровым, и она бежала к нему со всех ног. Добежав до своего двора, запыхавшись, спотыкаясь, вбежала в дом. Сбросив платок с головы, с распущенными волосами, Зинка в нерешительности остановилась и увидела постаревшего и совсем седого мужа… Опомнившись, вскрикнула и бросилась к нему. Но, пошатнувшись, стала оседать на пол, протянув беспомощно к мужу руки, только и успев промолвить:
— Васенька! Живой…
Василий бросился к ней, но не успел. Она уже лежала на полу в неудобной позе без чувств. Подбежал фельдшер и принялся приводить ее в сознание. Наконец, придя в себя, она бросилась в объятия мужа и начала рыдать… Потом, немного успокоившись, принялась хлопотать возле него и по дому, помогая другим.
Ближе к вечеру почти все село собралось в доме у Василия и Зинаиды Приключкиных, и начался для них большой праздник… Но в этот раз Василий выпил спиртного очень мало, только поддержать компанию, да за свое второе рождение и возвращение с того света. Совсем пить он не бросил, но пил очень мало и всего три раза в год: на свой первый день рождения, вот этот второй день рождения и на новый год…                                   
Вот так, слава Богу, более или менее хорошо обошлось и в этот раз. А в селе долго вспоминали, да и до сих пор не забыли эту историю, и без смеха не обходилось, но и Васька не обижался, а смеялся вместе со всеми. Правда, прозвище он получил: Васька — живой труп, или просто — Васька-покойник… Такой уж там народ интересный. И любит землякам своим прозвища давать, не злые, но точные и веселые.
И никто ни на кого не обижается, и стараются всегда помогать друг другу и жить дружно, наверное, так всегда и надо!!!
А вот второй участник приключения той ночью пострадал намного серьез¬ней. Я имею в виду сторожа Яшку. Получил он солидные ушибы и сотрясение мозга. Отлежав месяц в больнице, он уволился с прежней работы, наверное, от греха подальше и нашел себе место еще спокойнее…

                                      

Федот — да не тот

Курьез-3
              Да, наслушался я за время пребывания у родственников, в деревне, разных историй… И сейчас хочу рассказать еще одну. Правда, может не слишком курьезную, но, слушая  которую тоже можно улыбнуться, а моментами и задуматься…
А случилась она в деревне, соседней с той, в которой я наслаждался «идиллией тамошней жизни». 
Живет там Федот-балагур и весельчак, с женой, а до этого —  и с тещей, в одном доме. И с женой вроде ладил, а вот с тещей не совсем, ну не нравился он ей, и все тут, потому с  ней скандалит… Ну, а после, начинает и с женой, которая под напором своей мамы тоже принималась бранить своего мужа. Тогда тот уходил из дома, хлопая громко дверью, и упивался с друзьями, а то и один, как он выражался: «в стельку»,- был сапожник, и сапожник неплохой, кроме этого он и шапки шил, да и портной хороший. И мог бы немало зарабатывать и жить безбедно, но из-за этих частых скандалов, а потом и попоек с друзьями, все у него валилось из рук, и в таком состоянии он уже был не работник… Приходя, домой, вернее сказать -приползая, он заставал дома, тихо плакавшую жену и злющую на него «надутую» тещу. Доползая до дивана, он заваливался, не раздеваясь и громко храпя, спал до самого утра, а утром, его принимались прорабатывать и пилить, и начиналось у него все с начала…              
Теща постоянно ругала свою дочь за то, что та вышла за такого замуж, а ведь говорила ей, что не пара они и коль начал пить, то не исправится, а чтобы не портить  жизнь смолоду, советовала бросить его. Красивая, мол, молодая еще и найти себе можно мужика, и посолидней, и побогаче, но та не хотела с ним все-таки расставаться. Может быть, и любила его по-настоящему, знала, что и он ее любит, но он просил ее, жить отдельно от ее мамы, ведь он-то не живет, же со своей, хотя она очень больна и больше нуждается в присмотре. Тогда и жизнь у них пойдет по-другому, и пить ему не надо будет, и заживут они счастливо, убеждал он жену. Но ей жаль было уходить от своей мамы, привыкла она жить рядом с ней и — слушаться ее во всем. От того и замыкался этот круг, который они с мужем никак не могли разорвать…
И вот решила теща со своими подругами проучить зятя, отучить от пьянок. Если не отучить, то добиться,  того, что он, обидевшись, сам оставит бедную доченьку в покое, а там дальше, гляди и найдет она свое счастье настоящее. Уговорила она и дочь помогать ей в «кознях» своих, мол, для ее же счастья… В один из дней, когда Федот, бесполезно заливал вином свою неустроенность в жизни, теща занесла с подругами в дом, обшитый, и как положено оформленный гроб, денег не пожалела, и спрятала его пока. Приготовили еще кое-что для своего спектакля, и стали ждать Федота. Он как всегда почти приполз, но улыбался и шутил с тещей и женой, увалился в своей комнате на кровать и крепко уснул. Вот тут и началось…
Теща быстро сбегала за подругами и вместе с ними установила гроб посреди комнаты. Уложили Федота, зажгли на гробе свечи и, взяв в руки, тоже горящие свечи, уселись вокруг гроба. Дочь в траурной одежде уселась у изголовья, а теща, намазав мелом, лицо и руки, надев на себя черный балахон, натянув на голову капюшон так, чтобы Федот не узнал ее, взяла в руки косу и встала у ног зятя, лежащего в гробу. Ждать пришлось очень долго, они уже успели попить чаю с домашними пирогами, их и самих клонило ко сну. Но Федот, пошевелился, что-то пробурчав, и открыл глаза. Взглянув на тещу в облике смерти с косой, он от неожиданности вздрогнул, и перекрестился, проговорив:
— О Господи! Допился, что ли, уже?
Потом, протерев глаза, он снова взглянул на нее и спросил:
— Ты-то кто? Или у меня уже белая горячка?
— Нет, милый, я не горячка, а твоя смерть, — проговорила теща полушепотом, изменяя голос, и постучала точилом о лезвие косы.
Федот, помолчав, огляделся вокруг. Увидев, сидящих в скорбных позах со свечами в руках, и свою жену в трауре, со слезами на глазах, спросил ее:
— Ничего не понимаю, жена, что это за спектакль? Я умер, что ли?
— Умер Федот, умер ты, — поспешила ответить теща-смерть, — а жену можешь и не спрашивать, ведь она ни тебя, ни меня не слышит… Ты уже в моем мире, как вы, смертные, называете – «Ином» .
— А где, моя дорогая теща? Увидеть бы ее на моем месте, будь она не ладна, так я бы на радостях и пить бросил…
Теща от таких слов аж поперхнулась и чуть не запустила косу в зятя, но сдержалась все же, ответив:
— Она вроде пошла, с мужиками договариваться на завтра могилу для твоего бренного тела копать, а вместо тебя ей еще рано. Это ты допился… Вот, если хочешь, можешь последний раз выпить, пока на тот свет совсем не перешел. А то закопают тебя, бедолагу и пьяницу горемычного, и душа уже от тебя навсегда уйдет…                                       
С этой выпивкой она начала переигрывать, но ей нужно было, чтобы он уснул снова и  закончить этот маскарад… А он пусть думает, что приснилось ему, и поэтому предложила выпить стакан вина с подмешанным в него снотворным. И так она хотела проделывать несколько дней подряд, надеясь, что зять задумается, бросит пить и станет  покладистым…
Федот снова замолчал на некоторое время, потом, ощупав себя, протянул руку к пламени свечи, резко отдернул ее назад, и сложил обе руки на груди, как это делают обычно покойнику.
В это время, мимо дома, шатаясь и спотыкаясь, держась за забор, плелся непроспавшийся с глубокого похмелья Ленька – друг и собутыльник Федота. Увидев свет в окне, он решил, зайти к другу, в надежде опохмелиться, но никак не мог отыскать калитку. Продвигаясь вдоль забора, ощупывая каждую штакетину, падая на землю и матерясь, наконец, наткнулся на калитку, вошел во двор. Упав у крыльца, он полежав некоторое время, стал взбираться по ступенькам на четвереньках. На самой верхней ступеньке уткнулся головой в лежащего пса, который уже хорошо знал Леньку – не первый же раз тот приходил к его хозяину. Пес слегка завилял хвостом и повернув морду, лизнул Леньку, тот подняв качающуюся из стороны в сторону, как у грудного ребенка голову и не различая в темноте кто перед ним, заговорил заплетающимся языком:
— О, инепонял, кто здесь? Ты шшштоли  ллежжжишь, а? Че, нннепускают?  Теща, да? Ну, ты посмотри мммигера старая… Шшто делает? Это же надо так нннад чччеловеком изизздеваться. Эй! Ты, ссстарая мммигера, нука открой! Это чистый произвол, сссовсем стыд потеряла, ррродного зятя на улице, спать оссставила, как собаку, ннна крыльце, под дверью сссобственного дома … Ну ка открой сказал! А ты-то жена его кккуда смотришь? Ррродного мужа, такого мммужика, как собаку …Ээхх! Фффедот! Ща я, тебе помммогу, мы их зззаставим уввважать мммужж, ммужжжика в доме. Хто хозяин, в конце концов, ты, кормилец, или теща? А ну, давай подымайся, где руки? Обнимай меня за плечи, ща я, обхвачу тебя, ну-ка пррробуем…
И, он начал хватать пса за лапу, пытаясь положить ее себе на плечи, другой рукой обнимая пса, начал делать попытку подняться на ноги вместе с «другом». Псу, конечно, не понравилось грубое обращение пьяного друга хозяина, у которого к тому же воняло, очень противно изо рта. Ну, не понять ему «добрых» намерений этого человека для своего друга, а сказать не мог бедный пес, что тот перепутал … Он зарычал и, вырвав лапу из рук Леньки, отскочил в сторону, а Ленька не удержал равновесия и «считая» ступеньки скатился на землю.
— Ннну осссторожно же надо Федот, ты же меня с крыльца сссбросил. Ты думаешь, мне легко было зззабираться к тебе, по этим проклятым ступенькам, их че-то сегодня, как в городской многоэтажке… Ты новое крыльцо сделал что ли? Ступенек- то зря добавил… Ну, ладно, дай руку. Где ты? Ннну, помоги мне, Федот? Ты куда делллся-то? Ннникого ннневижу… Федот?! Поммм…Поммерещелось што ли? Или сплю я? Да вроде не сплю – больно же было по ступенькам катиться… Померещилось точно! 
И он снова предпринял попытку взобраться на крыльцо и войти в дом. Наконец, уже на самом верху, ему удалось встать на ноги и открыть дверь. Держась за стены, чуть ли не вприсядку, он ввалился в дом и присел на полу у порога, опершись спиной о стену.
— Фффу… Наконец-то получилось… Фффедот! Я уже здесь! Ты уже спишь, или нет? Ну, наливай, если есть! Я, че то не нашел больше ссседня…
Но разглядев, наконец, гроб с Федотом и вокруг него людей в черном с горящими свечками в руках, осекся, не договорив, и тупо уставился мутным взглядом на присутствующих, разинув рот, пытаясь что-то понять… Потом встряхнул головой.
— Опять мммерещится штоли? Да вроде нет… Ннничево ннне понимаю… Это Федота дом-то, люди?!
        -Тссс…
— Чщщщ…- Зашикали и замахали руками на Леньку старушки в черном. Федота, Федота! Умер он. Видишь, в гробу лежит красавец? Молодой-то какой… Вот уж горе, так горе…
— Как у,у,умер? – Заикаясь, переспросил Ленька. – Как умер? Че мммелите-то сплетницы хреннновы, вам лишь бы языки чесать от безделья?! Я же только сейчас, на кккрыльцо помммогал зззабраться! Или наоборот он меня …. Не! Обожди. Это не ему, кажись тогда помммерещилось, а вот нннедавно, у Ивана пили с ним, точно помню…
— Вот и допился он уже, а сейчас твоя очередь…
— Ннне дай Бог, — перекрестился Ленька, — и не надо жжжелать человеку плллохое … А, а это кто, с косой, такая страшная?
— Где? Мы не видим. Это, наверное, смерть пришла за Федотом…
— Тьфу, чепуха какая-то! Как это ннне вввидите? Она же рядом с вами ссстоит, я- то ее вижу…
— Это потому-что она за тобой, уже наблюдает и, если пить не бросишь, скоро и за тобой придет. И поведет тебя следом за Федотом…
-Свят, свят, свят! Тьфу, на вас! Нет! Помммоему я, все-таки сплю… Приснится же такой ужас! Брр…    
— Так выпьешь, смертный, или так на тот свет и уйдешь? — спросила с нетерпением «смерть» у Федота, подняв со стула стакан с вином, сбросив с него черную тряпку.
— Эй! Давай я, лучше выпью, ему уже не требуется, а тут голова, аж трещит…
«Смерть» повернулась к Леньке и, сделав шаг, размахнулась косой.
— Сейчас она вообще с плеч слетит, и, трещать перестанет сразу. Потерпи немного, с ним вот закончу, доберусь и до тебя …
— Нет, нет, не надо, я пошутил! Я не хочу! – Заорал Ленька и отскочил в сторону, начав потихоньку пятиться к двери. – Да, шшшто же тут творится? Или сон или, правда, или я допился?! Извиннните, я пойду лучше, мешать не буду, кажется, я не вовремя… 
Федот посмотрел на тещу,  потом на свою жену и спросил:
— Так ты говоришь, что я уже мертвый? А может, я еще жив?
— Нет, ты не живой, а мертвый!
— Да-а-а… — протянул Федот. — А действительно, если я живой, то почему лежу в гробу? Ну, а если уж мертвый, то почему же я хочу с…ть?
И с этими словами он поднялся из гроба и, отряхнувшись, поднял взгляд на тещу и сказал, ухмыляясь: — Вот уж не думал никогда, что у меня теща и жена имеют такой талант артистический… Ах, какой спектакль! Любой театр позавидует такой постановке. Только ты, теща дорогая, могла бы и не надевать этот наряд смерти, для меня ты и так на нее похожа… И, значит, говоришь, что я мертвый, и жена меня не слышит? Ну, хорошо, жена, — я тоже не буду тебя слышать и для тебя буду действительно  «мертвый», пока ты сама не придешь ко мне и не согласишься жить отдельно от родителей. А теперь прощай…Ленька, подожди меня, вместе пойдем! И он, помахав всем рукой, направился к выходу.
Но Ленька, увидев, что «покойник» встает из гроба и разговаривает, да еще и его зовет, выскочил на веранду, а потом на крыльцо, как ошпаренный. 
— Нет, нет! Федот не подходи ко мне! Я не хочу, мне еще рано!.
На крыльце споткнулся о собаку, больно ударив ее ногой, от чего та, от неожиданности взвизгнула, сама, испугавшись, и тяпнула зубами, его за ногу. Завопив на всю округу, от боли и ужаса он, полетел по ступенькам кубарем… Перевернувшись несколько раз через голову и упав на землю, вскочил на ноги, не переставая орать, кинулся прочь со двора, сразу почти отрезвев. Перемахнув через забор, зацепился рубахой за штакетину, но не оглядываясь, стал дергаться изо всех сил вперед, одновременно расстегивая пуговицы, стараясь освободиться и убежать от «того, кто держит», продолжая истерично орать, благим матом.
-Отпусти, отпусти! Я брошу пить, я буду жить, я не пойду с тобой! Ой, мамочки! Господи спаси меня, господи помоги мне! Сгинь нечистая, не трогай меня!
Рубаха разорвалась и он, вырвавшись «от тех, кто хотел забрать его, с собой», со всех ног помчался подальше от страшного места, продолжая вопить во все горло.
Добежал до оврага и споткнувшись, покатился, кувыркаясь клубком в низ, по склону, царапаясь о кусты и колючую траву. На дне оврага росли густые кусты, под которые и залег Ленька, чтобы хоть немного отдышаться и прийти в себя. Сердце колотилось – вот, вот вырвется из груди, учащенное дыхание  никак не могло восстановиться, кровь в висках и ушах стучала, как метроном, настроенный на частые колебания маятника… И вдруг он услышал голос Федота…
— Ленька! Ты где делся, друг? Слышь? Ленька, ты че убежал-то? Иди сюда, пошли похмеляться, у меня припрятан пузырь! Ленька, да где ты? Ты че, испугался что ли, да вправду решил, что я умер? Это же теща-яга, спектакль устроила! Я- то живой! Ну, ты будешь пить, или нет? Ну, захочешь, приходи к Ивану, я, там буду…
Ленька, чуть сознания не лишился…
«О! Ишь ты, нечистая сила… Господи прости меня грешного, спаси и защити! Ищет… Как с собой забрать меня хочет… Ага! Так я и пошел к тебе, ушел на «тот свет», так иди себе, раз пора пришла, а я тут, пока неплохо поживу. О! похмелиться зовет?! Обойдешься и без меня «там»… Теща – спектакль … Живой он, видите ли, а в гроб лег, что по своей воле, отдохнуть?! Или вместе с тещей поиграть решил, вдруг любимым зятем стал что ли?! Пошел прочь нечистая сила! Сгинь, пропади…» После этих мыслей, перекрестившись несколько раз, немного отдышавшись и успокоившись, пока продолжал лежать под кустами, на дне оврага, прислушиваясь, к окружающим звукам. Федота, уже не было слышно, стояла ночная тишина, и лишь изредка какие-то насекомые шуршали в траве, да нудили над ухом комары. В небе во всю светила полная, оранжево-желтая луна, похожая на большой свежеиспеченный каравай, из первого урожая пшеницы, от которого, так и хотелось отщипнуть кусочек… Ленька, почти совсем успокоился, хмельной угар «выветрился» из головы, она была чистой, но почему-то сильно болела. Уже полностью лежа на спине, он с удовольствием разглядывал звездное небо – волшебную скатерть самобранку, на которой находилась луна – каравай, кажется, в воздухе чувствовался волнующий и самый прекрасный запах свежеиспеченного хлеба.
«Дааа… А ведь хорошо-то как, быть живым и здоровым! И трезвым-то оказывается быть, совсем  неплохо – все помнишь ясно и замечаешь то, что раньше не замечал, — это небо, эти звезды подмигивающие мне, такую огромную красавицу-луну и эту тишину… Как же я мог не замечать окружающую меня красоту! Собственно, как бы я что-то замечал хорошее, если почти каждый день ходил-то не разбирая, не видя дороги, почти ползая после пьянок, а просыпаясь – одна мысль – похмелиться… А жизнь, то, так прекрасна, мы же неразумные, ее меняем на эту горькую отраву, которая дает какие-то приятные ощущения, только на короткое время, а за эти ощущения отравляет нас, требуя все большего употребления ее, проклятой, делая нашу жизнь горькой и невыносимой, которую мы, потом уже и не способны ценить… Вот, как я, к примеру, раньше и сегодня, до этого случая… Но, все-таки, что же это было? На самом деле Федот умер и я, все видел, как есть? Но причем здесь смерть с косой и покойник, встающий из гроба? Скорее всего, просто допился до «белой горячки», и начинает, «съезжать крыша», а ведь я, такой молодой – жить, да жить… Дааа … Пока не поздно, надо ехать в город, и лечиться, или совсем пропаду, лечиться, ведь, никогда не поздно и начать новую жизнь, главное твердо решить и захотеть этого…
Так размышляя о случившимся и о своей жизни, незаметно для себя, Ленька уснул. Проснулся неожиданно, вдруг, от какого-то шуршания у его головы, вздрогнув, вскочил на четвереньки, но увидев в лунном свете ежа, от испуга, свернувшегося в клубок, успокоился. Проведя по колючкам пальцем, Ленька улыбнулся, и глубоко вздохнул. «Тоже прячешься, что ли от кого, или наоборот охотишься на кого?» Сколько времени проспал, Ленька не знал, но еще было темно, хотя луна уже находилась над противоположным склоном оврага.
«Ну, что же? Пора выбираться из этой ямы…» При этом слове он невольно вздрогнул и поправил себя: «отсюда выбираться, да идти домой, а завтра, как и решил, или высплюсь, да утром после завтра поеду в городскую больницу, на лечение. Иначе…» Выбравшись из оврага, огляделся по сторонам, закурил, жадно затягиваясь дымом и с шумом выдыхая, зашагал домой. Пройдя несколько шагов, вдруг услышал вдалеке голоса, Федота и еще кого-то:
-Да, сам не знаю, куда он подевался. И дома нет. Надо поискать его …
Ленька встал как вкопанный и даже сигарету выронил изо рта, спина и руки покрылись холодным потом.
«Господи! Он, меня продолжает искать, да уже не один, с ней наверное… Как хочет, с собой забрать, но я же еще жив? Скорей бы рассвело, может они белого света испугаются, да исчезнут… Ничего не понимаю, такие были чистые, хорошие мысли, тишина, красота и вдруг опять этот проклятый, и его голос… А может я, все-таки сплю, и вижу сон страшный, да проснуться не могу, а вдруг так и не смогу проснуться? Или это страшная действительность?  А может… Да, скорее всего – приступ «белой горячки»? Точно! Надо, прямо сейчас бежать к фельдшеру, он вызовет скорую помощь и пусть меня, срочно везут в больницу, пока «крыша вместе с чердаком не съехала»…».
И он рванул бегом, не оглядываясь к дому фельдшера, который стоял почти на краю поселка. Добежав до калитки, хотел войти в нее, но из будки выскочила с лаем собака. Тогда он оббежал с другой стороны и перелез через забор. Хорошо собака, была на цепи… Подошел к окну и постучал. Никто не отозвался. Он постучал сильнее, кто-то в доме забурчал и зажег свет. Потом свет загорелся на веранде и послышался недовольный голос фельдшера:
— Ну, кто там, в такое время, что случилось?
— Димыч! Это я, Ленька!
— Ленька, мать твою… Чего ты шарахаешься по ночам? Честным людям, спать не даешь? Знаешь сколько время?
— Нет, не знаю! Я знаю сейчас одно — ты  срочно нужен!
— Кому?
— Мне! Нужно вызвать «скорую», причем срочно! Человек совсем пропадает!
— Не понял, кому скорую? Кто пропадает? – переспросил фельдшер — Димыч, выходя на крыльцо.
— Мне Димыч! Мне скорую! Я пропадаю!
— Ну, ёкарный бабай, Ленька, да ты совсем охренел, мать твою! Я тебя сейчас вдоль хребта коромыслом, такую скорую помощь окажу, сразу от всех болезней вылечишься! Совсем уже совесть пропил, алкоголик несчастный! Ты, что уже гонишь от пьянки что ли?
— Гоню Димыч! Гоню, правда! Мне нужно срочно в больницу, ты прав, допился я! Уже «белая горячка», «крыша едет»! Димыч, гоню…
— Я и вижу…
— Ну правда, Димыч! Надо скорую, вызови срочно, умоляю тебя, пока не случилась беда страшная! Пока «чердак» совсем «не съехал», «белая» у меня!
— Да, что ты выдумываешь? Наверное, опохмелиться сильно хочешь, а достать нигде не получилось…
  Разве я, когда-нибудь просил у тебя, если даже не было выпить? Мне, правда, очень плохо, срочно в больницу меня надо…
      — Ладно, рассказывай, что стряслось?
— Голова болит очень…
— Заметно… Дальше, что?
— Зашел к Федоту, а в доме гроб стоит — и он в гробу, старушки в черном со свечами, а рядом смерть стоит с косой, страшная такая…
— Да, что за чепуху ты мелешь? Дальше, что?
— Дальше еще пострашнее будет. Представляешь: Федот заговорил…
— Чего?
— Федот-покойник, заговорил, и вдруг встает из гроба и ко мне… Еле вырвался, за рубаху уцепились вдвоем, или кто-то из них, а вначале за ногу так хватанули, думал оторвут, а рубаха, вот, видишь разорвана…
— Ууу, как запущено-то уже… Ну, и, что убежал?
— Убежал… В овраге спрятался, а он долго потом ходил, искал меня и все звал к себе, даже опохмелиться предлагал, лишь бы я к нему пришел… Дурака нашел… Щас! Только я, пока, не могу понять, где же здесь правда, а где гоню… Теперь ты понимаешь Димыч, что со мной не все нормально?
        — Теперь понимаю, ты прав, не нормально и тебе лечиться надо, причем срочно. Заходи в дом, сейчас укольчик сделаю, успокоишься немного, а я, попробую дозвониться и вызвать скорую помощь. А ты, молодец, что догадался сразу ко мне прийти, полечишься, и все будет в норме. Только пить уже пора давно бросать, до добра пьянство не доводит никого и никогда, сам видишь, что с тобой, а могло быть и хуже… Понял?
           — Понял, Димыч! Сегодня понял, теперь точно брошу, пусть только помогут врачи, полечат…
           — Через какое-то время приехали врачи — два дюжих мужика и женщина под стать им. Выслушав фельдшера, потом Леньку, сделали ему какой-то укол, помогли сесть в машину и увезли, в городскую специальную больницу…
А в доме Федота, так никто и не уснул до утра,- мать с дочерью, уже ругались между собой…
Следом за уходившем Федотом выбежала, рыдая, жена…
            — Вернись, слышишь? Я же люблю тебя! Ну, хоть скажи, куда ты идешь? Не уходи…
            — Дочка! — прикрикнула на нее мать. — Постыдись! Не подавай виду, что он нужен тебе. Куда он денется, вечером приползет снова пьяный…
— Да замолчите вы, мама, наконец-то! Не лезьте в мою жизнь… На свою посмотрите!
             — Ну и пусть катится! И лучше найдется… Чем с таким мужем жизнь себе портить и мучиться, так лучше одной век жить…
— Вот вы, мама, и живите одна, как и жили раньше, а я не хочу!  Я люблю его и никто другой мне не нужен, а теперь  могу из-за вас потерять его…
— Дочка! Да как ты со мной разговариваешь? Да не потеряла ли ты стыд совсем…
— Хватит, я сказала — хватит! Федот, подожди, не уходи, давай поговорим, ты мне нужен…
— Нужен говоришь? Ты мне тоже нужна, но сюда я больше, ни шагу, — ответил Федот и открыл дверь. Потом, ухмыльнувшись, сказал: 
              — Я Федот, да уже не тот…
И тихо прикрыв за собой дверь, вышел из дома. Немного пройдя по дороге, он свернул к своему закадычному другу, чтобы не столько, опохмелиться, сколько, успокоиться, но, подойдя, к его дому, постоял немного и пошел прочь в другую сторону, сторону своей матери. Да, он направился в свой дом, где родился и вырос, и где его всегда в любом виде ждала и всегда была ему рада родная мать… А куда же еще? Мать, выслушав его, ничего не стала советовать, лишь сказала:
— Я, сынок, скажу только одно. Живи дома, сколько надо и сколько захочешь. Один пока, или с женой… А советы давать не буду, кроме одного: слушай свое сердце и как оно тебе подсказывает, так и поступай, а я, для своего ребенка желаю только счастья. Но все решать тебе…
— Спасибо, мам… — ответил Федот и, улыбнувшись, обнял ее. — Прости меня, но может, нальешь полстаканчика чего-нибудь покрепче, для успокоения…
— Сынок… Разве это поможет? И разве ты с водкой будешь счастлив? Или ты уже алкоголиком стал и не можешь не пить и не похмеляться, потому и с женой не ужился? 
— Да что ты, ма, такое говоришь? Если честно, то я больше притворялся, чем пил и был пьяным. А пил-то не так и много… Я, честное слово, полстаканчика и спать лягу. А завтра, поеду деньги заколачивать, не пропащий я человек, и не пропаду, а она пусть подумает, что ей надо и чего  хочет…
— Эх, сынок, сынок… Ну, наливай, знаешь, где стоит. А куда поедешь-то?
— Да в район соседний, а может где в нашем пристроюсь, скорее подальше отсюда… Пока хотя бы. 
— А если жена придет?
— Скажешь — на заработках…
— А где?
— Ты будешь знать, я сообщу тебе, а ей можешь ничего пока не говорить. Если я ей действительно нужен, как она мне говорила, и если любит, то найдет… Ну ладно, мать, пойду, высплюсь, а то встать пораньше надо и кое-что по хозяйству сделать, пока дома буду находиться…
И он, выпив самогоночки и закусив, удалился в свою комнату спать.
Через неделю он уехал в соседний район.
А жена Федота, все-таки послушав свою гордую маму, целый месяц ждала его, и надеялась, что он приползёт, как выражалась её мать. И всё же терпение кончилось, и,  обдумав всё, боясь потерять мужа, собрала свои нехитрые пожитки и отправилась на поиски Федота. Перед этим, забежав к его матери… 
Конечно же, она нашла его…Они вскоре приехали вместе в свой район, поселились в пустующем колхозном доме, провели ремонт, и стали жить отдельно от своих матерей. Зато теперь без скандалов, упрёков и пьянок, тихо, мирно и счастливо …
Матерей же они не забывали, и посещали их часто, и помогали им одинаково, а вот матери между собой ещё долго не знались. Особенно не могла примириться с «проигрышем» её мама. И всё же они помирились, а причиной тому стали появившиеся внуки… 
Леньке же в больнице, лечиться пришлось не только от запоя, но и залечивать укус собачий на ноге, сломанное ребро, вывихи на руках и множество ушибов и ран, боли от которых он, по настоящему почувствовал, уже на больничной койке… После лечения, уехал сразу  в другой район, подальше от собутыльников, где жила его жена с ребенком у своей матери. После долгих заверений и клятв, жена простила Леньку и приняла, поверив в последний раз. Да и теща его оказалась, доброй женщиной и умной…
Его счастью и радости не было предела, ведь он, воссоединился со своей семьей родной, по которой, что ни говори, сильно соскучился. И здоров он был, чувствовал себя прекрасно и ему теперь, было ради чего жить, беречь и любить жизнь…
Правду о той ночи, Ленька не знал долго, пока жена не рассказала ему, съездив в его бывший дом, забрать вещи и кое-что из обстановки. Узнав, сама, все, что произошло от Федота, с которым случайно встретилась и от фельдшера…
И дома, они, всей семьей долго смеялись, над тем, что рассказала она… И потом, смех в их доме раздавался, очень часто, но уже, не из-за случившегося, а иной раз, из-за малого пустяка — просто они были счастливы…

            Вот так закончилась и эта история…             
            Понимаю, кто-то скажет, что уже слышал подобные где-то, так это естественно. Ведь их не держат в секрете, рассказывают друг другу. Кто-то скажет, что они из анекдотов, и с этим утверждением можно согласиться, ведь они анекдотичны, можно подумать и так…
  Но все, же мне их рассказали серьёзные люди, уверяя, что это происходило, в самом деле, не с ними, так с их знакомыми. Я же: за что купил, за то и продаю…
Только дай Господи, и тем и другим, и нам всем, здоровья, счастья, долгих лет, и никогда не унывать ни при каких обстоятельствах, оставаться людьми добрыми и простодушными. Как эти простые труженики, на которых, держалась и держится наша деревня и вся Матушка-Россия… И да будет мир не только во всем Мире, но и в каждом доме… Аминь!