Снится мне деревня
Сегодня опять снилась деревня… Я бегу босиком по лугу за коровой Зорькой для обеденного доения. Очень жарко. Над лугом из цветущего клевера жужжат пчёлы, их так много, что невозможно не наступить на них. И вот очередное жало вырвано из пятки, и я продолжаю бежать. «Зорька! Зорька!» — кричу я.
Содержание статьи:
И корова мычит, отзывается, покорно идёт за мной, слегка подгоняемая хворостиной. Пока бабушка доит корову, я бегу к ручью и опускаю горящие ступни в прохладную воду. Хорошо… Днём бегала всегда босиком. Обувь была только на вечер, чтобы сходить в клуб, если там показывали кино, или посидеть у соседского дома на лавочке возле костра, переходящего в дымокур, иначе комары не дадут спокойно отдохнуть. Соседская бабушка, тётя Уля, всегда сидела с нами, с детьми, обутая зимой и летом в войлочные сапоги, рассказывала незамысловатые истории из своей жизни, а мы, раскрыв рты, слушали её. А ещё у её внуков был велосипед. Старший внук Сашка катал нас по деревне и за огородами, а мы терпеливо ждали очереди, чтобы усесться на раму или багажник. Все были счастливы и надеялись, что на следующий день всё повторится.
Огромной радостью было для меня, когда бабушка отпускала меня со старшим братом в соседнюю деревню за хлебом. В нашей деревне магазина не было, и два раза в неделю мы ходили за три с половиной километра и брали по шесть-семь булок, набивая рюкзак. Хлеб привозили из Екатериновской пекарни. В половине одиннадцатого здесь собиралось много народу, но нас пропускали вперёд, сочувствуя, что нам далеко идти домой. Сначала хлеб разгружали, и все терпеливо ждали. Потом шли в магазин, где стоял просто невероятный запах свежеиспечённого хлеба. Брат складывал тёплые булки в рюкзак, завязывал какие-то шнурки и верёвочки, а мне уже не терпелось домой. И вот почему… До нашей деревни надо было перейти через три небольших речки. Через каждую речку перекинуто бревно, его называли кладка. Вот по кладкам мы и переходили речки. Преодолев последнюю кладку, брат садился, развязывал рюкзак. Запах, идущий из рюкзака, никогда не забуду. Я и во сне его ощущаю. Отламывал мне и себе по горбушке, и мы ели с таким наслаждением, таким невероятным торжеством, не торопясь. Собирали оставшиеся крошки на ладони и тоже съедали. Затем эту вкуснющую еду запивали чистейшей водой из речки. Я и сейчас не уверена, что ела что-нибудь вкуснее. А ведь прошло почти пятьдесят лет.
Это было не со мной
Семья наша была большая: мама, бабушка с дедушкой, три брата и я. Моя бабушка после войны осталась одна с четырьмя детьми. Муж не вернулся с фронта, хотя остался жив. У него появилась новая семья. А бабушка снова вышла замуж, чтобы хоть как-то поднять детей. И всю самую тяжёлую работу делала сама, дедушка болел. Сама косила и меня научила. Моей обязанностью было скашивать траву вдоль забора, и было мне одиннадцать-двенадцать лет. Когда бабушка умерла, мне было четырнадцать лет. А без неё стало ещё труднее. Дед ушёл из дома и забрал с собой корову. Мы до сих пор не знаем, куда он исчез. А в деревне корова главная кормилица. Но как-то жили-выживали. Восьмилетку я окончила в интернате Находки. Но в девятый класс идти было страшно. Учебников нет. Формы нет. И школа за пятнадцать километров. Вставать надо было в шесть часов утра, а в шесть тридцать выходить из дома и в дождь, и в снег, и в ветер. Два года я так проходила. Три с половиной километра до соседней деревни, а там школьная машина или автобус нас забирала у сельсовета. Домой возвращалась поздно, около пяти часов вечера, голодная и уставшая. Денег на буфет не было, даже на бутерброд с колбасой, он стоил пятнадцать копеек. А дома надо было носить воду, дрова, топить печку. Электричества в нашей деревне не было, да и до сих пор нет, а уроки делать надо. Выручала керосиновая лампа. Но я закончила десять классов. Я всегда хотела учиться. И теперь мне кажется, что это было не в моей, а в какой-то другой жизни, и не со мной.
Помню и благодарю
Помню, соседский пёсик Мухтар провожал меня по утрам. Шёл со мной до самой речки. А иногда сидел и ждал меня из школы на том же месте. У меня всегда был для него кусочек хлебца. Вот такая преданность!
Помню, как с подружкой бегали в соседнюю деревню в кино на вечерний сеанс, который заканчивался полдесятого. Три с половиной километра туда и столько же обратно. Семь километров, чтобы кино посмотреть, — для юности это нормально. А теперь вспомнить страшно: лес, тропинки, речки, темнота. Теперь от деревни той мало что осталось, а вот сны всё сохранили.
Снится, как я бегу на колхозную пасеку. Сегодня качают мёд! Бегу одна по лесу, через речки. Вся детвора уже на пасеке. А меня бабушка не отпускает, пока я младших братьев не уложу спать. Я завешивала покрывалами окна (создавала ночь), качала, сочиняла какие-то прибаутки, бегая от одной кровати к другой. Наконец ребятня засыпала, и я свободна на целых два часа. А на пасеке уже пир медовый! Дядя Витя, так звали нашего пасечника, приготовил целую гору сот. Как они блестели от мёда на солнце. И мы объедались этой вкуснотищей, запивая всё это ледяной родниковой водой, и никак не могли насытиться. От ледяной воды воск застывал и прилипал к зубам. Но мне надо было торопиться. Ребятня проснётся, а бабушке с ними возиться некогда. И я мчалась домой, сверкая пятками. Было мне тогда девять лет.
А бабушка с детворой уже встречала меня у калитки. Я забирала грязное бельё. Мальчишки за мной гуськом к ручью. На берегу ручейка всё лето стояли небольшие бочки для засолки огурчиков и помидорчиков. Они заполнены водой, чтобы не рассохлись до осени. Детей я ставила в эти бочки, и пока они плескались, я в ручье стирала маечки, штанишки. Накупанные в бочках дети с радостью бежали за мной домой. На летней кухне их ждал полдник: хлеб и молоко. А вечером, чтобы получить долгожданную свободу, я укладывала детей спать. И бегом к подружкам играть в прятки, испорченный телефон, колечко. Насладившись свободой, искусанные комарами, мы разбредались спать. Утром начнётся новый день.
Помню, как в десятом классе в середине января я сильно простыла и отпросилась из школы на субботу. Ночевала я дома одна, мама уехала к сестре в город. И вот вечером постучала в дверь соседа. «Любушка, ты же завтра пойдёшь в школу? Давай вместе пойдём. Мне на почту надо. А идти одной страшновато через лес». Встала я утром, пошла с соседкой (а идти три с половиной километра по морозу), небо звёздное, снег хрустит. «Не страшно тебе, Любушка? — спрашивает тётя Галя. Отвечаю: «А кого бояться? Каждый день так хожу!» А сама боюсь, конечно. Прошли мы последнюю речку, подошли к деревне, я и говорю: «Счастливо, теть Галя, я домой…» Она чуть не расплакалась, когда узнала, что я отпросилась из школы, чтобы отогреться да подлечиться. «Вот же я дура старая, по морозу тащила ребёнка в такую даль», — причитала она. Побежала я домой, и дорога мне показалась короче. А вечером приносит тётя Галя мне кулёк конфет шоколадных. «Это тебе, добрая душа», — и рассказала, почему боялась одна идти. Она несла большую сумму денег, хотела на книжку положить. Потом она часто эту историю вспоминала. И для меня у неё всегда что-нибудь вкусненькое находилось.
Помню, как зимой мы с подружкой увязались за мальчишками постарше на речку. Мальчишки на самокатах, ну а мы просто ползали по льду, рассматривали подо льдом камешки, пузырьки воздушные, наблюдали за течением. Ползали, ползали, и как-то я провалилась под лёд. А мальчишки на самокатах далеко… Я чувствовала, как тяжелеет моя одежда, напитавшаяся водой, как течение затягивает под лёд. Мне было тогда лет семь, не больше. Я до сих пор помню этот страх. Я кричала: «Наденька, миленькая, вытащи, пожалуйста, меня…» И моя подружка не испугалась, не убежала, подползла поближе и тянула меня за платок. Благо платок был завязан на тугой узел. И вытащила. До её дома было ближе, и мы побежали к ней. Одежда моя встала колом, и сама я, как сосулька. Её мама переодела меня, замотала в одеяло и положила на лежанку за печкой. Ещё чаем поили горячим. Но домой-то идти надо… Взяла свою одежду мокрую и пошла. Как мне тогда попало! Ремнём даже поучили. А я плакала горькими слезами, и не от боли, как мне тогда казалось, а от обиды: я ведь могла утонуть. И никто меня в семье не пожалел. Всю свою жизнь я мысленно благодарю подружку детства, что не растерялась и спасла меня. А на свою семью обида осталась. Меня никогда не жалели, во всём я была виновата. Поэтому, когда стала встречаться с парнем, который стал потом моим мужем, долго не могла поверить, что меня можно любить просто так, заботиться обо мне, жалеть меня. Теперь мой муж болен, нуждается в уходе, и я с большой благодарностью возвращаю ему то, к чему он меня приучил, — заботу и любовь.
Криница
Наша деревня у подножия Чандолаза утопала в зелени лесной черёмухи. Наблюдательный читатель без труда представит себе, как сказочно выглядят в цветущей черёмухе приморские леса. А наша деревенька находилась недалеко от трассы, можно сказать, на выезде из Находки. И многие водители в те времена останавливались на обочине, чтобы вдохнуть волшебного воздуха и окунуться в белоснежную пену цветущего дерева.
Многочисленные тропки, отшлифованные босыми ногами, вели к реке со всех сторон деревеньки. Вода в речке была прозрачная, каждый камушек на виду, каждая песчинка. Маленькие рыбёшки сновали по дну, будто в догонялки Мы, дети, могли часами наблюдать за тем, что происходит на дне реки.
Жителей было немного в нашей деревушке, и природа щедро кормила нас своими дарами. Река – рыбой, лес – ягодами, грибами. Луга и леса радовали разнотравьем да разноцветием: лилия даурская, кукушкин башмачок, пионы да ландыши, аралия да калина.
Но самой большой гордостью нашей деревушки была криница, источник живой и прохладной влаги, источник наслаждения и вдохновения. Каждый путник не просто утолял здесь жажду, а душой отдыхал в тени раскидистой ивы, накрывшей родничок своей тенью. В детстве нам казалось, что лёд, сковавший криницу зимой, был вкусным и сладким. Часто просила маму принести воды с криницы непременно со льдом. Лёд хрустел на зубах, но не обжигал холодом. Видимо, вода в кринице действительно живая была.
А ухаживал за живительным источником наш сосед дядя Ваня. Убирал упавшие ветки, листья, очищал от песка, прокапывал канавку, чтобы вода могла стекать в ручеёк. Прошло много лет с той поры, но нигде не пила я воды вкуснее той самой водицы из моего детства и юности. Это криничка была щедрым подарком природы для всех, живущих там и туристам, проходящих ко всем известной горе Чандолаз. Много красивых и благодарных слов слышала наша криница от людей, и становилась вода в ней вкусней и слаще! Вот так и жили мы в этом тихом уголочке Приморья.
Но бедово прокатились по нашей деревеньке девяностые годы. Землю колхозную отдали в аренду предпринимателям из Китая. Безжалостно перепахивали они тогда наши земли, вырубали черёмуховые леса. Засаживали поля овощами да картофелем. Вот тогда-то и погибла криница под гусеницами их тракторов. Заплакала тогда природа проливным дождём. Застонала земля от несправедливости. Запечалились старики и старухи в деревеньке. Да что они могли сделать?! Силы были неравными. А молодых в деревеньке уж не было. Я тогда школу закончила и уже в Находке работала, родных моих в деревеньке тоже не стало. Только через несколько лет привезла я свою семью, чтобы показать свою малую родину. Но то, что предстало моим глазам, видеть было больно. Несколько домиков, сиротливо прижавшихся к рощице… Поля с капустой, морковью, свёклой… Но что-то не радовали они своим размашистым порядком. Где-то там, даже определить теперь было невозможно, была раньше криница с самой вкусной на свете водой. Ни кустика там, ни деревца знакомого. Да как же так? Заплакало сердце… Не попробовать моим деткам воды из моего детства. Как оборвалось что-то во мне. Не уберегли! Не защитили! Бессильной оказалась природа перед жадностью и коварством людей.
Казалось бы, дала природа – пользуйся, наслаждайся красотой! Становись добрее и чище! Не понимает человек, не понимает…
И тихо, без упрёка, погибают самые красивые, дорогие сердцу места. А что поля?! А из земли за несколько лет выжали все соки, отравили химией да бросили. Заросли поля бурьяном да сорняками. И смотреть страшно на такое безобразие. Скажите, люди, за что так варварски поступили с моей родиной? За что?! Что мы, люди, оставим после себя? Что детям и внукам скажем? Думай, человек! Думай!
Вкусная водица
Снится сон… я девочка лет пяти. Вся большая семья убирает картофель. Огород был огромный. Картофеля накапывали по сорок мешков. Поэтому копали всей семьёй. А я самая маленькая, меня ещё не напрягают работой.
Стоит жара. А я была ужасная трусиха – боялась темноты, боялась ходить одна по лесной тропинке к кринице за водой. Мне казалось, что это дремучий лес. И вот как-то мамина сестра и говорит: «Любушка-голубушка, сбегай к кринице и принеси холодненькой водички. Ты такую вкусную водичку приносишь». И даёт мне литровый бидончик. Старший брат говорит: «Я старше, и быстрее воду принесу!». Но мамина сестра стояла на своём и повторяла: «А наша Любушка приносит самую вкусную воду!»
И я мчалась в Родник за водой. И страх куда-то исчезал. И я даже не заметила, как вернулась обратно. Взрослые пили воду и нахваливали: какая вкусная, и холодненькая, и сладенькая водичка в бидончике. И правда, вода в нашей кринице была удивительно вкусной, холодной и чистейшей. (впоследствии, когда я уже была замужем и приезжала в нашу деревню, родника уже не было, всё было перепахано под овощные поля).
Вот так в деревне воспитывали детей. Ни тебе нравоучений, ни тебе наказаний. Может, потому я и помню этот эпизод до сих пор из того беззаботного детства. После того, как все утолили жажду, садились отдыхать. Я ложилась около картофельной грядки под подсолнухи. Они были огромными, и под ними было тенисто и прохладно. Я закрывала глаза… Картофелины ударялись о вёдра: ещё и ещё… Под эти звуки я безмятежно засыпала… А проснувшись, мчалась опять за водой, размахивая пустым бидончиком, и ничего не боялась… Ведь вода, которую я принесу, будет самая вкусная!
Зимой мы, детвора, любили играть в сугробах. Снег на сугробах слежится, становится твёрдым. Мы его резали пластами и строили себе жилища – домики. В них было очень тепло. Взрослые давали нам какие-то старые вещи. Мы застилали пол в снежных домиках и начинали пировать. Вкусняшки мы делали из кусочков хлеба, а сверху клали кусочки снега. Это у нас было мороженое. Было очень вкусно! Зубы ломило от холодного снега, но мы продолжали есть свои вкусняшки. И надо заметить, никто из нас не болел, хотя руки были красными от холода. И сейчас явственно ощущаю этот вкус из моего деревенского детства. Детства без болезней, без лекарств и уколов. Вот такой иммунитет был у нашего поколения.
Испорченное платье
Моя мама очень красиво вышивала гладью. Все наволочки в доме были вышиты её руками. Кайма по краю простыни, пододеяльники, салфетки на этажерке – всё радовало разноцветием, которого в нашей жизни тогда было маловато. Машинки швейной у нас не было, и мама шила всё на руках. Я помню, что это был август. Черёмуха поспела. А её у нас в деревне было очень и очень много. И мама мне сшила платье. Как сейчас помню, накладные карманы, василькового цвета ткань. Красотища! Обновы в детстве были редкостью. И вот в этом новом платье с подружкой (которая спасла меня зимой) побежали за черёмухой. Ягоды были переспелые, вкусные. Наелись мы до оскомины. И я решила угостить маму черёмухой. Наложила полные карманы, и бегом домой. Чувствую, течёт что-то с платья. Смотрю, а платье-то испорчено ягодой. Что делать? А домой идти надо. Помню глаза матери, когда она встретила меня у калитки. В руках у неё был веник. Ох и досталось мне тогда. Я рыдала, прижимала платье к себе, понимая, что оно безнадёжно испорчено. Плакала не от боли, а от того, что не видеть мне обновок ещё очень долго. Было мне тогда лет шесть. В школу я ещё не ходила.
Эх, молодость…
Поймала себя на мысли, что жду ночи, чтобы вернуться в беззаботное детство, родную деревню. Увидеть до боли родные и близкие лица.
Суббота… Соседские девчонки, постарше меня на несколько лет, собираются на танцы в соседнюю деревню. Во дворе стоит патефон, звучат любимые мелодии. Наташа с Таней утюжат свои незатейливые наряды. Утюг тяжёлый, через ажурный рисунок на утюге виднеются тусклые угольки. Девчата ловко управляются с утюгом, гладят, пританцовывая в такт музыке. Я с завистью смотрю на эти весёлые сборы. Вышла бабушка и мама, с удовольствием наблюдают за девчатами. Наконец всё поглажено. Пора наряжаться. Девчонки уходят в дом. Я с замиранием сердца жду превращения. И вот на крыльце появляются улыбающиеся сестрички. Белые в рюшечках блузки, тёмные юбочки. И самое главное. Ремешок. Этот ремешок просто сводил меня с ума. Чёрный, гладенький, со сверкающей широкой пряжкой. Я не могла отвести взгляда от этой красоты. А девчонки, весело смеясь, начинали делать себе причёски. Снимали с волос какие-то беленькие тряпочки. Волосы после них были кудрявые-кудрявые. Мне эти кудряшки очень нравились. Но они зачем-то их начинали расчёсывать и заворачивать в какие-то немыслимые валики и хвостики. Наконец всё готово. Патефон занесён в дом, остывший утюг забрался на своё место. Одна из сестёр потеребила меня за нос.
— Не скучай, малышка! Придём с танцев, дам примерить ремешок!
Радости моей не было предела. Счастливая, бежала домой.
Ну а девчата… бегом на танцы. За три с половиной километра. Эх, молодость, молодость…
Доброе дерево
Деревня наша была небольшая, где-то около двадцати домов. В основном жили пенсионеры. Одна улица. Называлась, между прочим, Центральная. Наш дом был номер один. В каждом доме была обязательно коровка. И один на всю деревню бык Филька. Вся деревня его боялась. Когда его гнали с пастбища домой, все соседи прятались за ворота. Кольцом в ноздрях и кривыми рогами он наводил ужас на всю деревню, и, конечно, мы, дети, боялись его особенно. Нам казалось, что из его ноздрей вырывался пар, когда он ревел. А у нас был покос на полянке возле криницы. Посреди поляны стоял огромный маньчжурский орех. Мы, детвора, любили на него взбираться, когда возвращались с речки в летнюю пору. Ветки у него были низко над землёй, удобно было забираться даже детворе.
И вот однажды я и бабушка с дедом пошли на покос в обеденную пору ворошить сено. Работали не торопясь, хоть и день был жарким. Ведь криница всегда рядом, жажду можно утолить. И вдруг на поляне раздался ужасный рёв. Это Филька вырвался из загона. Бежал он прямо на нас. Бабушка с дедом схватили меня за руки и к спасительному дереву. Еле успели… А Филька ещё долго рыл копытами землю под деревом и дико ревел. Я тряслась от страха, обхватив ствол своего спасителя, повторяя: «Мамочки… Ой, мамочки».
Филька, конечно, умчался через некоторое время дальше наводить ужас на деревенских жителей. А мы ещё некоторое время боялись спускаться вниз. А вдруг Филька поблизости?! Но надо было работать. Спасибо тебе, доброе дерево…