Автор Марина Андрюшина (Ушанова)

Мой дед — это забота, мой всегда наполненный чем-нибудь вкусненьким желудок, это радость, счастье и любовь. Короче, всё в одном флаконе. Пока он был на работе, а дед сторожил магазинчик на соседней улице, я пятилетняя егоза слонялась просто без дела. Поглядывала в чужие дворы и окна. Потом, сверкая пятками, неслась домой. Но заходила и тихо садилась на старый сундук под вешалкой. Вдыхала аромат сваренных на печке щей и вздыхала. От того, что очень хотелось кушать, вздыхала уже всё громче и громче. Но, чтобы тебя накормили, надо чтобы у бабушки было хорошее настроение. А если его нет, а его всегда не было, то можно спокойно положить дедово пальто на сундук, под голову его же ушанку и, укрывшись старенькой цигейкой, спать. А спать мешал запах. Он сворачивал в узел все кишки в животе, а они пели свои невесёлые, грустные песни. А утром приходил дед. Баба суетилась у стола кормильца. А дед подсовывал внучке самый сладкий кусочек. У них то сыновья все блондины, а один взял да позвал в жёны цыганву. Баба любила белесых внучат, а дед цыганчат. Если он не будет их любить, то кто тогда? Сваты то рано ушли. Мама последних была шустрая и на язык и в дому помочь. Уголь, дрова всегда они брали. Гостинцы везли — ручки рвались. А только калитка за ними закрывалась, всё собиралось в сумку и относилось к другим внучатам. А цыганва с детства должна фигуру держать в должном порядке.

А ещё дед очень любил женщин, да и они его. Хоронил бабу несколько раз в месяц. А умер от переживания за вторую ногу. На одной он ещё был тот ходок.

Баба тогда сильно кричала. Мне было на тот момент уже шестнадцать лет, и я уже понимала, что кричала она больше от потери кормильца ,чем по большой любви. Мы, внуки, сообща соображали, как выпить чего-нибудь запрещенного. Из-за этого похороны деда для нас превращались в нечто непонятное. Никто из нас тогда не понимал всю трагедию потери. Было как бы мероприятие проводов. Как в армию, шумно, весело, дружно. Нас с сестрой-блондинкой попросили бросать цветы на дорогу, что мы с удовольствием и делали. Обсуждали мое сегодняшнее свидание вечером. Мою прическу и одежду. Потом её.Так дойдя до магазина, который охранял наш дед мы остановились. Люди выходили и показывали в нашу сторону тыча пальцем у виска. А когда повернулись назад, там метров триста до поворота, никого не было. Ни катафалка с усопшим, ни самой процессии. Оказывается гроб не проходил в двери. Надо было его ставить ребром. Когда заносили никто не обратил внимания. Привязывали дедулю простынями. В результате вынесли через окно. Баба кричала, что рано было тебе уходить раз столько проблем на твоем пути. Приехали на кладбище. Его могилу пропили, перепродав корейцам. Стали жечь колеса и греть могилу предназначенную другому. Все замерзли. Баба всё чаще напоминала всем, что рано собрался горемычный.

Так, с горем пополам, мой любимый дед был предан земле. Вспоминаю его бражульку, которой он меня поил, как ляльку молоком. До сих пор помню ее запах. С дедом всегда спала на перине. После бабиного горбатого сундука косточки пятилетнего ребенка расслаблялись и спала я, как в люлечке, под дедовы сказочки.

P.S. Представить даже страшно, что я бы смогла уложить кого-нибудь из своих внучат на горбатый сундук, подложив под голову пыжиковую шапку.

29 августа 2020 г.

Подписывайтесь на наши социальные сети: