Автор Виталий Туровник Рассказ
Луна не появилась, и вечер выдался черный, как уголь, поглотив копер шахты, и ее звезда краснела, будто в пустоте; сопки и небо слились в непроницаемое пространство. Зато в городском саду, отгоняя тьму, ярко горели на столбах лампы, освещая пирамидальные тополя и дорожки, танцевальную площадку и медные трубы духового оркестра. Эта светлая местность постепенно наполнялась отдыхающими людьми, в том числе супружескими парами; слышались радостные возгласы и смех, а мелодичная музыка неудержимо звала танцевать. Казалось, всех людей охватило веселье, беззаботная вольность души, кроме Анюты. Она сидела у входа в сад и со скучным видом рассматривала людей, не совсем понимая, для чего она попала сюда. Конечно, пришла на танцы, хотя долго не решалась.
Она поднялась со скамейки и направилась к танцевальной площадке. Несколько юношей и девушек посмотрели на нее. Казалось, эта новенькая пополнила здешний мир развлечений чем-то абстрактным, загадочным, но желанным явлением, настолько она понравилась им. Взгляд молодых людей бегло скользнул по белому берету, зеленому крепдешиновому платью и коричневым туфлям Анюты, но четко зафиксировал ее сероглазое миловидное лицо, тонкую, изящную фигуру и легкую походку.
На площадке топтались пары под звуки фокстрота. Анюта прошла туда и остановилась. Здесь сидели девушки в ожидании, когда их пригласят танцевать. Анюта видела у танцующих разные движения – искусные и неумелые, скованные и пошлые, как отражение людских характеров, заполнивших городской сад.
Потом духовой оркестр заиграл вальс, и Анюта услышала рядом:
— Разрешите пригласить?
Перед ней стоял молодой человек во всем черном, и даже черными были его волосы и глаза. От одного вида незнакомца отдавало большой занятостью, будто надеть что-то светлое он не успел. Анюте не понравилось его суровое лицо и упорный взгляд из-под козырька кепки, и она опустила голову. «Наверное, — подумала она в замешательстве, — он здесь часто бывает, поэтому такой самоуверенный». Но помнив его дружелюбный голос, она молча кивнула, соглашаясь.
Они присоединились к танцорам разного возраста, и партнер обнял ее за талию, а она положила руку ему на плечо. Как бы запоздало, он сдернул с головы кепку и засунул себе в карман, теперь его открытое лицо предстало для Анюты привлекательным и добрым. Он улыбнулся, выждал музыкальный ритм и плавно повел девушку в танце.
«Как легко вальсирует, — подумала она благодарно, — И кто он такой? Впрочем, и он не знает меня».
Кружась с незнакомым человеком, Анюта пробовала мельком увидеть, смотрит ли кто-нибудь на них из танцующих и зрителей, но кажется, никто не смотрел, и она успокоенно подумала, что это к лучшему, что будет себя чувствовать более раскованной в открытом очаге прекрасной гармонии душ, и что музыка оркестра предназначалась также и ей, поднимая высокие чувства.
Но вскоре мелодия изменилась, стала громче и красивее, и пары быстрее закружились в вальсе. Молодой человек крутнул Анюту в одну сторону, потом в другую, словно проверяя ее устойчивость, и сразу молниеносно закружил ее так ловко, что Анюта восхитилась, как они плавно скользят по полу и при этом не задевают никого из танцующих.
Несмотря на худобу партнера, руки у него оказались сильными, и Анюта поверила, что таким рукам можно довериться, они не подведут в самом сложном и красивом танце. Порой они кружились так быстро, что лицо Анюты опахивал воздух.
Так прекрасно она еще не танцевала, и от бурного темпа вальса, какой развил ее партнер по краю площадки, Анюта почти ничего не сознавала. И хотя в стремительном танце, кружась, они даже не споткнулись, она не понимала, какими узами, нитями она связана с этим человеком, потому что уже не чувствовала своих рук и ног;
С замиранием сердца ей казалось, что она неслась в какую-то бездну, где нет остановки.
Но она появилась: музыка оркестра стала стихать, движения пар замедлились. У Анюты блестели глаза, алые губы приоткрылись, грудь вздымалась. Они отошли в сторону. Незнакомец заметил, что девушке нехорошо и сказал извинительным тоном:
— Простите, я вами увлекся и, кажется, утомил?
— Ничего.
Она вынула из-под манжета платья белый платок и отерла влажный лоб, и улыбнулась. Он тоже улыбнулся и предложил:
— Пройдем по саду?
— Пройдем.
Они ступили на дорожку, и спутник достал из кармана пиджака кепку и надел на голову. Теперь он снова казался девушке строгим и непреклонным. «Но я уже знаю его другим, — подумала она довольно.- Но почему он не спросит мое имя?». Но через несколько шагов она узнала имя его, когда повстречались молодые мужчины, которые живо воскликнули:
— Привет, Филипп!
Спутник Анюты им ответил, и они спросила, кто эти люди. Филипп как бы нехотя обронил:
— Ребята с разных шахт. А ты кто?
— Анюта.
— У-у-у, — протянул он, — не приходилось раньше встречать женщин с таким именем.
Ей все тут нравилось – ровное желтоватое освещение, тени в кустах и деревьях, цвета одежды у людей, веселый смех, большой портрет Сталина, и небольшой сад воспринимался как просторный и свободный от повседневности, потому что никого здесь не знала, и что пришла сюда, припозднившись, в самый разгар гуляния людей.
Но пора было домой. Анюта и Филипп вышли на улицу, не сразу привыкнув к темноте. В деревянном доме из распахнутого окна жильцы слушали музыку из городского сада. На тротуаре стоял человек в форме работника НКВД и разговаривал с женщиной. Темнота смешалась с тишиной; но внезапно раздался стук на противоположном углу улиц, и там в открытом гараже вспыхнул свет, его блики отразились на черной горкомовской «эмке». Шофер открыл капот и принялся в нем копаться.
Филипп поведал Анюте, что шесть лет назад в город прислали три новенькие автомашины МК-1, прозванные в народе «эмками», и распределили между горкомом партии, угольным трестом и горным техникумом.
Возле железного мусорного ящика Филипп остановился и засмеялся:
— В жаркий день я проходил здесь мимо и увидел, что в этом ящике сидят двое полуголых малышей и посыпают золой головы друг друга. Еще один стоял рядом и подзадоривал их. Вдруг эти выскочили из ящика и начали посыпать пылью друг друга. Тут подошел ко мне мужчина и сказал, что один из ребят сын шофера «эмки», а другие двое сыновья первого секретаря горкома партии. Их поведение было необычным; думаю, этих грязных чертей дома родная мама не узнала.
Анюта смеялась. На эту главную улицу с именем героя гражданской войны она заглянула когда-то всего раз, и теперь в темноте попыталась разглядеть контуры бревенчатого дома с двумя крыльями, где размещался горком партии. Рассказ о мусорном ящике приоткрыл ей жизнь детей городского начальства; оказывается, они такие же дети, как все. И она этому порадовалась.
Они пересекли другую улицу и остановились недалеко от озера. Он спросил, где она живет.
— В районе Дворца Культуры, — ответила она
— Тебя проводить?
— Благодарю. Я сама дойду.
— В сад еще придешь?
— Приду.
— Значит, увидимся?
— Увидимся.
Они разошлись в разные стороны, взволнованные от своего знакомства. Между тем наступила ночная жизнь чистой тишины; из-за туч выглянул запоздалый серп луны. Был май 1941 года.
* * *
Воскресный день начался с голубого неба и теплого воздуха. Цвели сады. Белые лепестки густо облепили ветки яблонь, груш и слив, в них гудели, роясь, пчелы. Казалось, фруктовые деревья вырядились в белоснежный наряд. Ничего на земле не было более пышного садового цвета, кроме небесных ослепительных облаков, наплывавших с моря. Похоже, в шахтовом городе не нашлось бы своих домов без сада.
Только что поджаренные горячие пироги мать наложила в чашку доверху, и Анюта отнесла их на веранду и поставила на стол. От румяных пирогов шел такой аппетитный мясной запах, что оба мужчины прервали беседу, взяли вилки с деревянными ручками, воткнули в пироги и принялись пробовать.
— Как вкусно, — сказал гость.
— Да, — согласился хозяин дома, Григорий Ковалев, — Полина умеет печь пироги. Под такую закуску не грех и продолжить.
Он снова налил в рюмки, друзья чокнулись, выпили, крякнули, потянулись к соленым огурцам, вареной картошке, селедке и свежему зеленому луку.
Хозяйка Полина, в белой косынке и цветастом фартуке, подвижная, с легкой улыбкой, закончила стряпать пироги и принялась готовить обед. Дочь Анюта ей помогала. Пройдя по веранде во двор и обратно в кухню, она слышала, что гость в серой косоворотке продолжил прерванный разговор:
— А на днях встретил Русакова на улице. Сказал, что выздоровел, так же работает на железной дороге. Обещал меня навестить.
— Давно его не видел, — задумчиво отозвался Ковалев.
С Русаковым они были знакомы еще по партизанскому отряду. Русаков, как связник между городом и партизанами, умело обходил японские дозоры и вовремя доставлял донесения. Из кухни женщины услышали, как мужчины запели:
— По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперед
Чтобы с бою взять Приморье
Белой армии оплот.
Потом они заговорили о своей жизни, и гость сказал уважительно:
— Молодец, Григорий, на добыче перевыполняешь норму.
Отец Анюты работал на шахте забойщиком, а его друг – проходчиком, трудились с огоньком, хотя обоим перевалило за сорок. Их имена хорошо знали в городе.
Каждый раз Анюта видела тепло их встреч, но не догадывалась, как это бывает в повседневной, мирной жизни, что они представляли силу и мощь Родины, храбрость в бою и самоотверженность в труде, но знала, что они себя не выпячивают, и на них можно положиться.
Хозяин поднял темную с проседью голову, посмотрел в синие глаза друга:
— Да, Евдакимыч, прекрасную жизнь мы построили. Все у нас есть, всем мы нужны.
— Это верно, Григорий, только бы все было спокойно.
— Думаешь, немец на нас пойдет?
— Не знаю. Люди разное говорят.
Анюта быстро вышла во двор, взяла ведра и коромысло и направилась в конец огорода, где находился колодец. Обратно возвращалась ничуть не пригнувшись под тяжестью ноши, одно ведро с водой оставила у дома, второе внесла на кухню, и они с матерью поставили на печь греть воду.
Анюту потянуло к цветущим фруктовым деревьям. Там она прошлась, слегка размахивая руками, и розовый цвет ее платья хорошо дополнял белизну лепестков яблонь. Анюта присела на пень, посмотрела на другой забор, где цвели фруктовые деревья, задержала взгляд на березе со скворечником, опустила голову и задумалась.
Обнаружив, что в ее жизнь вошли новые чувства, она не только охотно к ним прислушивалась, но старалась себе объяснить, почему прежде ее душа не испытывала ничего подобного – влекущего, сладкого и радостного. «Что происходит с тобой, Анюта?»
Особенно волновалась она в присутствии людей и отворачивала от них пунцовое лицо, опустив глаза и не признаваясь себе, что пришла пора думать о другом человеке.
Даже повзрослев, она не особенно заглядывалась на юношей; и даже когда впервые пошла зимой на танцы во Дворец Культуры, пошла с подругой, там ее больше интересовали не молодые люди, а привыкание к новой обстановке и совершенствование танца.
И вот она уже несколько раз встречалась в городском саду с Филиппом. В этом человеке мужественного вида Анюта не нашла развязности и грубости, которые, верила она, отнимали у людей прелесть и таинство, возвышающие духовное в людях. От Филиппа она узнала, что он работает на шахте горным мастером, и от этого в ее представлении показался умудренным и ответственным, несмотря на свою молодость.
И все-таки ее, неопытную девушку, тянуло к нему любопытство разгадать, что скрыто под его внешней доброжелательностью к ней. При этом веселость в ее глазах как будто угасала, лишь на губах сохранилась мягкая улыбка. Только не понимала, как жить дальше, если чувства и мысли сходятся на одном человеке. Но ощущение перемен в ее настроении звало к их неизбежному развитию, ясности и счастью, и об этом она не должна никому говорить.
Анюта вышла из приятного забытья, где ее дух витал в неожиданных проявлениях, оставив главный след, с которым больше нельзя расстаться. Ее взгляд, вернувшись к действительности, принял осмысленное выражение; вокруг цвели яблони, груши, сливы, их белые густые ветки, казалось, качнулись, словно приветствуя Анюту; и ей подумалось, что забор внутри окружен не пышностью распустившихся лепестков, а большим венком для невесты.
На длинной дорожке, разделявшей грядки, Анюта остановилась и впервые подумала, что живет на родимой земле, а жаркое солнце теперь взволновало сердце, голубое небо – ее чистые помыслы, а отдаленные сопки, как неизвестность ее судьбы.
А вот и мать вышла с ведром во двор, поставила на табурет ванну, налила воды и принялась стирать. Как хорошо помочь в такой чудесный день! Анюта подошла, протянула руку, мать подала ей мокрую рубашку, Анюта ее отжала и развесила на веревке. Дальше так же – отжала и развесила сушиться на теплом воздухе, делая это легко и весело, привставая на носки и поднимая руки к натянутой веревке.
Закончив стирать, хозяйка протянула дочери последнюю мокрую вещь:
— Вот, возьми еще полотенечко.
Мать сняла передник и стояла, отдыхая, уперев руки в бока, потом спросила заботливо:
— Чего вздохнула?
— А? – встрепенулась Анюта. – Так, ничего особенного.
— Как у тебя на работе?
— Все хорошо, мама.
— Работать медицинской сестрой нравится?
— Конечно, нравится. И весь персонал у нас замечательный.
Анюта около года работала в городской больнице, и мать спросила:
— А главный врач что говорит о твоей работе?
— Это замечательный специалист и человек. Однажды меня отметил благодарностью.
Тут вернулась домой младшая сестра Анюты, пухленькая, в сарафане в клетку, нынче перешла в девятый класс школы, и сразу, сверкая глазами, стала рассказывать городские новости:
— Ой, шла я мимо шахты, и вдруг с копра раздался дикий женский крик. Сбежались люди. Оказалось, женщина стволовая угодила ногой под шкив колеса. Подъемник остановили. И скорая помощь быстро примчалась.
— Кто эта женщина, Валя? – спросила мать.
— Пока не знаю. А вчера трехлетний малыш оставил на рельсах новенькие туфли. Пришел домой босой. Побежали с матерью туда, а туфли уже исчезли.
Все помолчали. Потом Валя глянула на улицу, там шла молодая женщина. Валя недовольно сказала:
— Вон пошла. Играет на сцене.
— Что тебе до нее? – сказала мать.
— Фи, — Валя скривила губы, — тоже мне, артистка из погорелого театра.
— Хватит! – прикрикнула мать. – Лучше наслаждайся ароматным запахом цветущего сада. Какая красота! Какое благоухание!
Мать ушла в дом, но Валя не сдвинулась с места, а насторожено спросила старшую сестру:
— Что с тобой? Будто смотришь мне в душу.
Анюта, не отрывая от нее взгляда, спросила замедленно:
— Как, по-твоему, с какими желаниями будешь вступать в самостоятельную жизнь?
— С большими надеждами на лучшее, – серьезно ответила Валя.
— Это интересно. А потом?
— А потом останусь справедливой и бескорыстной.
Валя отошла к окну дома, подняла резиновый мячик и со смехом запустила его в Анюту. Вытянув руки, Анюта успела поймать мячик и бросила в Валю, но та уклонилась и мячик пролетел мимо, так они играли раньше, стараясь попасть мячиком друг в дружку. При каждом увертывании от удара Анюта, как и сестра, радостно подпрыгивала и громко смеялась, будто все еще оставалась в своем детстве.
* * *
Общественным местом, где мужчины и женщины открыто прикасались друг к другу, стала танцевальная площадка; здесь, главенствуя, звучали мелодии дугового оркестра, задавая движения танцующих пар. В этом словно отвлеченном мире с каждым поворотом легкого тела, поддерживаемого за талию мужской рукой, Анюта ощущала чудо блаженства, выхваченного из быта. «Все-таки танец, — подумала она умиротворенно, — это искусство прекрасного, которое на какой-то момент делает человека другим».
Сегодня они танцевали только два раза, когда Филипп, взяв Анюту за руку, вывел с площадки, и подчинение музыке сменилось у девушки на свободу садовых дорожек.
Не спеша, они шли рядом, и с ее желтой кофточкой гармонировала его белая рубашка. Незаметно потемнели сумерки, на небе в лунных разводах неподвижно лежали облака, и на земле звук устоялся, перейдя в необъятную тишину, нарушаемую только шумом в городском саду.
Весело переговариваясь, Анюта и Филипп с интересом смотрели на людей, которые сидели, стояли и ходили в одиночку, парами и группами, и всем было хорошо, потому что они пришли сюда поднять настроение, отдохнуть и потом вспоминать о вечере, как приятном и особенном.
В одном месте толпились люди, разглядывая что-то из-за спин друг друга, и оттуда доносился взрывной хохот. Анюта и Филипп подошли ближе, но не поняли, что привлекло отдыхающих.
— Наверное, — предположил Филипп, проводя ладонью по смуглой щеке, — массовики-затейники смешат. Или показывают кукольный спектакль.
— Я видела, как играют куклы, — сказала Анюта, — во Дворце Культуры. Смотри, — она кивнула в конец дорожки.
Там сидел человек, играл на баяне и пел. Когда Анюта и Филипп подошли, он кончил петь одну военную песню и начал другую:
— Если завтра война,
Если завтра в поход,
Мы сегодня к походу готовы.
Больше слушателей здесь не оказалось, словно людей не интересовали эти песни, как предупреждение, а тянуло их к веселым развлечениям.
Соседняя дорожка разделилась пирамидальными тополями, и Анюта с Филиппом свернули в нее. Здесь прогуливались несколько молодых парочек, а пустынная половина дорожки с таинственными тенями между деревьев манили и настораживали одновременно. «Куда мы идем? – подумала Анюта с обостренным чутьем неведения. – Ведь там никого нет». Тем не менее они достигли укромного уголка сада и остановились.
Тут в полумраке уединения Филипп, мерцая темными глазами, заговорил горячо, сбивчиво, и Анюта уловила только слово «люблю», от неожиданности у нее расширились глаза, она растерялась. Но полная, сияющая луна показалась веселой, почудился шепот листьев на деревьях и вздохи травы, будто природа находилась в единстве с человеческими чувствами, подвигая и благословляя их. И когда мужские губы приблизились к невинным девичьим губам, Анюта не отвернулась; и хотя короткий поцелуй она не ощутила, но поверила этому человеку, схватила с улыбкой его за руку и потянула за собой, настолько здесь ей стало тесно и душно.
Они вышли из городского сада. Духовой оркестр умолк на перерыв, словно не хотел заглушать открытые человеческие страсти. На столбе в репродукторе, впечатляя, запел Георгий Виноградов:
Утомленная солнцем,
Ты прощалась с морем…
Анюта и Филипп надумали посмотреть на училище, готовившее рабочих шахтерских профессий. Они пересекли улицу имени героя гражданской войны и направились по левой стороне городского сада. Скоро в темноте обозначилось светлое двухэтажное здание училища. Напротив его протянулся деревянный тротуар. Рядом стоял закрытый магазин. Как-то Анюта заглянула в него из любопытства. Под стеклянной витриной лежали колбаса, сыры, ветчина и другие продукты. Хороший магазин, — подумала она тогда.
Филипп коротко поведал об училище, и они повернули в сторону улицы. В сумерках виднелось здание, серое, мрачное, мощное, с овальными окнами сверху. То была обогатительная фабрика, где уголь отделялся от породы. Анюта тихо проговорила:
— В городе больше нет здания такой архитектуры.
— Шведская готика, — отозвался Филипп.
Теплый июньский вечер показался Анюте необыкновенно прекрасным после душевных перемен освобождения от волнений и неясности отношений со своим кавалером. Открытость чувств сделали Анюту спокойной и веселой, она не отказалась бы ходить вдвоем всю ночь вплоть до рассвета. Филиппу тоже не хотелось расходиться, и они решили прогуляться еще.
Они перешли на правую сторону улицы, спускаясь вниз. Впереди протянулись рельсы узкоколейки. Анюта и Филипп миновали автобазу и вышли на улицу имени местного большевика.
Чем ближе они подходили к центральному перекрестку улиц, тем чаще попадались запоздалые прохожие. Наконец, они остановились, посмотрели друг на друга глубоким взглядом и расстались.
«Зачем люди любят?» — спрашивала себя Анюта дома. Она увидела свою планету, которая плыла в бесконечном пространстве космоса, где было темно, холодно и одиноко. Но на земле, чтобы спастись от невзгод, люди объединялись, создали уют и радость своего существования, придав ему высокий смысл. Они не думали о возможной опасности извне. Зато на земле появились те, кто нес зло, войны, направленные на разрушение тепла, доброты и любви, погружая жизнь во тьму.
Уже несколько дней после объявления войны Анюта ничего о Филиппе не знала. Не вынеся переживаний, она после работы поспешила в район, где он жил.
Жара неохотно оставляла конец дня, путь оказался не близкий, пока, наконец, белое платье Анюты замелькало на нужной улице, где ей сразу указали дом Филиппа Оглоблина. Анюта приблизилась к калитке и увидела немолодую женщину, наклонившуюся над грядками. На голос Анюты она подошла не торопясь и спросила, кого ей надо.
— Вы мать Филиппа?
— А вы кто ему?
— Я? Я его знакомая.
— А, — уже мягче сказала женщина, — Филипп был так занят, что некогда было тебя увидеть.
— Почему?
— Как почему?… Рвался на фронт, но трест «Сучануголь» не отпускал. Сын обивал пороги военкомата и других инстанций. Вчера его проводили.
— Куда? – опешила Анюта.
— Известно, куда. На войну. Да ты не печалься, дочка, он пришлет весточку.
Пошатываясь, Анюта побрела по улице, но ноги не слушались, она повалилась на штабель с досками. Тело ее вздрагивало от рыданий, потом она утихла, поднялась и пошла.
И по мере того, как она шла, ее лицо становилось более строгим, а взгляд тверже. Ей было все равно, кем Филипп станет на войне, героем или безвестным, главное, он ушел туда в числе тех, кого любили.
…Сейчас на улице Кронида Коренного, бывшей Инженерной, в Партизанске расположен многоэтажный жилой дом № 26, и люди не знают, что когда-то на этом месте находился городской сад…
Загрузка ...
Свежие комментарии