Автор Виталий Туровник
Поезд с Востока прибыл в большой сибирский город ночью. Юрий Губенин не знал, что делать в такую пору. Он очень давно здесь не был и от нечего делать с багажом в руке стал расхаживать по сонному вокзалу. Всё казалось неуловимо новым, почти чужим. Наверное, оттого, подумал он неопределенно, что словно из нежилого помещения улетучился его дух.
Ждать утренний автобус не хотелось, поэтому Юрий взял такси и поехал к старому другу. Он несколько раз позвонил, пока за дверью не послышался знакомый голос: «Кто?» Он отозвался. Дверь отворилась, мужчины обнялись, коснувшись небритыми щеками.
Они сели за стол, и хозяин двухкомнатной квартиры Илларион Светлов спросил удивленно:
— Как доехал ночью?
— На такси.
— И не побоялся, что могут ограбить или убить? И такие деньги заплатил! Надо было утром ехать на автобусе.
Их знакомство случилось в юности, это была верная дружба без бравурных клятв, основанная на светлых чувствах. Отношения были тактичными. Парни были привлекательной внешности, компанейские, имели друзей, подруг и знакомых.
Правда, они оказались из разных мест. Но и после того, как Юрий вернулся на родное тихоокеанское побережье, они, пусть изредка, но навещали друг друга и продолжали переписываться, оберегали свои отношения от ненадёжных связей. Мать друга называла Юрия ситцевым, при этом добавляла, что главные предатели — это друзья. Юрий ей не верил. А потом в стране начались резкие перемены. Пока инженер Юрий Губенин соображал, к чему они приведут, его предприятие закрылось и он стал безработным.
Ему надоело жить на скудное пособие, и он твердо решил перед выходом на пенсию отработать последние годы. Об этом он написал Иллариону. Тот ответил, что, конечно, в их областном го роде работа найдется и для Юрия, а пожить можно пока и у него.
И вот теперь Губенин сказал, что, прежде чем искать работу, ему нужна прописка.
— Я тебя пропишу, — сказал Светлов, но Юрий не уловил в его голоса некоторой настороженности.
Светлову надо было ехать в музыкальный театр, где он работал художником. Передавая ключ от квартиры, он сказал, что в конце дня заглянет поэт Константин Леонов.
— Ты ему не задавай вопросов. Он сам будет говорить.
Днём Юрий сходил пообедал, по пути прихватил вина и закуску и стал ждать конца дня, рассматривая разбросанные по квартире, написанные акварелью и маслом работы Светлова.
Потом в дверях раздался звонок. Губенин открыл и появился сравнительно молодой невысокий худощавый человек.
— Константин Леонов, — представился он.
— Юрий Васильевич Губенин.
Гость сразу рванул в комнату, начал на ходу говорить:
— Быть открытым миру, казалось бы, это не противоречит постижению человеческой сути. Люди устремились к материальному приобретательству, появились рынки на улицах и площадях. Но это всё внешнее. На самом деле, какова сердцевина человека — узнать затруднительно. Его верность, смелость, преданность личностные качества — обнаруживаются в основном случайно.
Слушать его было любопытно, однако Юрий не понимал: этот незнакомец разумный или не вполне. Он вспомнил, что хозяин квартиры предупреждал, что Константин начнёт сразу говорить сам. Так и получилось.
Гость легко сновал из комнаты в комнату и всё говорил на разные темы. Не выдержав, Юрий Васильевич спросил, чем тот занимается.
Не глядя на него, Леонов ответил, что ушёл с основной рабо-ты из-за сложной психологической обстановки, что пишет стихи, ездит в лес за брусникой и продает на придорожном рынке.
В сером костюме под стать цвету глаз Леонов продолжал суетиться между комнатами, словно не знал, как еще можно растратить накопившуюся энергию.
Наконец вернулся с работы Илларион Светлов, и мужики сели отмечать встречу старых друзей. Вино было прекрасное, скоро строение у людей улучшилось.
— Почитай свои стихи, — попросил хозяин квартиры.
Константин Леонов согласился с удовольствием. Читал вдохновенно, красиво, как артист. Но ещё большим откровением для Юрия Губенина явилось само стихотворение. И хотя в поэзии он разбирался слабо, чувствовал, что стихи были близки к совершенству. Когда Леонов закончил читать и друзья похвалили его творчество, он предложил вместе спеть. Они пели о родной земле, доме. Леонов, полузакрыв глаза, дирижировал рукой. Их Переполняли добрые и светлые чувства к Родине. Юрий чувствовал себя возвышенно, радостно, он приподнялся над обыденностью забыл о хлопотах, которые ожидали его в городе, настолько ему было хорошо. И когда песня заканчивалась, он стал оживленно задавать вопросы поэту и художнику о всякой всячине, словно без этого никак нельзя было обойтись.
Но вот Константин начал сетовать на трудности нынешней жизни, что демократы воспользовались доверием народа и пришли к власти, но не выполняют обещанное.
— Если не нравится власть, — проговорил Губенин, — так скажи об этом громко, с трибуны, на весь город.
Леонов смешался, будто ему сказали невесть что. Он потянулся к вину, а Губенин продолжал настойчиво:
— Подними людей, организуй бунт.
От бодрой уверенности Леонова ничего не осталось. Он в испуге вскочил из-за стола, побежал в прихожую, крикнув:
— Я… я уезжаю на вахту!..
За ним захлопнулась дверь, наступила тишина. Губенин спросил Светлова:
— Что с ним?
Хозяин квартиры молча включил телевизор.
У Юрия Губенина начались простые будничные дни в знакомом городе.
Без проблем он прописался в квартире старого друга, затем занялся поиском работы.
Городское сибирское лето сохранило прежнее великолепие. Юрию нравилась тёплая погода, голубое чистое небо без облаков и тишина, приглушающая звуки. Особенно ему было приятно ходить по утренним улицам, когда свежо и легко дышится, а листья на деревьях поблескивают, словно омытые. Хочется идти по тротуару вдоль красивых старинных зданий, бездумно сворачивая с одной улицы на другую.
Но внешние перемены в городе не радовали Губенина. На церквах озолотились купола, появились киоски с литературой для верующих, зато исчезли общественные туалеты. Улицы запрудил автотранспорт, а в автобусах было душно и тесно от пассажиров как никогда раньше. И вся эта толпа куда-то спешила, хотя город выглядел каким-то пустым и бездеятельным. Работы не было. Ещё до субботы Илларион доверительно объявил приятелю, что они поедут в гости к художнику-графику.
Тот жил в другом микрорайоне, и, когда друзья подошли к крайнему дому, дверь одного из подъездов распахнулась и появился человек среднего возраста в коричневой кепке на русой голове. Он сразу направился к ним. Это был Макс, к которому они приехали. Он сообщил Иллариону, что теперь он член Союза художников, что сейчас он на мели и идёт раздобыть денег.
Илларион ответил, что деньги есть, предложил пойти лучше в магазин. Мысль Максу понравилась, и он попросил:
— Возьми сигарет «Прима», не курил со вчерашнего дня. И колбасу дорогую не берите, возьмите ливерную.
«Наверное, сокрушенно подумал Губенин, — человек совершенно оголодал, что готов есть любую дешевизну». Из магазина друзья пошли к Максу.
В квартире их встретила молодая приветливая женщина. Пока на кухне накрывали стол, Юрий Губенин подошёл к стене, на которой висела картина с изображением старинного деревянно го дома, видимо, из городского предместья. Удивило, что дом был нарисован чёрной краской, небо также был тёмное. Он спросил о цене этой работы.
— Картина не продаётся, — сказала женщина, она подошла и остановилась рядом.
Губенин понял, что она тоже художник и негромко сказал:
— Работа в манере Рембрандта.
— 0, вы меня высоко цените, — проговорила она весело. — Благодарю.
На самом деле он имел в виду, что картина была мрачная, без цвета и света, как у голландца.
Тут все сели за стол и принялись отмечать встречу. Юрий чувствовал себя великолепно среди людей искусства, и ему не хотелось уходить отсюда.
Все весело болтали и громко смеялись, потом Макс сказал, что хочет гостям показать свои картины.
Люди перешли в свободную обширную комнату, посереди которой стоял стол, а на нём — кипа бумаг.
Макс убрал сверху чистый лист, и Губенин увидел графическую картину, написанную чёрной тушью. Художник откладывал в сторону одну картину за другой, а Губенин поражался тщательному изображению каждой линии и чёрточки, из которых складывался сюжет. Работ оказалось так много, что Губенин не мог себе представить, за какой срок они выполнены. Юрий оценил умелую руку и терпение художника. Здесь были одни городские пейзажи, в основном деревянные дворы окраин. «Куда он столько их наготовил», — недоумевал он.
Скоро графика Макса показалась однообразной: помимо черного цвета, ощущалась скученность, изображённые предметы и объекты заполнили весь лист, оставив в углу только клочок неба.
— На картинах не хватает воздуха, — сказал Юрий.
Макс молча продолжал показывать листы. Губенин продолжал:
— Колодец не закрыт, а человека надо отнести на задний план.
— Ладно, ладно, — отозвался Макс, и в его голосе послышалось легкое недовольство.
Но Губенин сделал ещё замечания. Подошла женщина послушать, но промолчала. Илларион тоже не вмешивался, он прохаживался вокруг стола, держа пальцы на тесёмке штанов, и его лицо показалось Губенину умным как никогда.
Когда все вернулись к кухонному столу, Макс заметил Губенину:
— Ну, ты даешь, прямо как на худсовете.
— Я не знаю, что такое худсовет,- ответил он.
— Вы, наверное, эксперт в искусстве? — деликатно спросила — женщина у гостя.
— Нет.
«Что я такого сказал? — недоумевал Юрий. Почему мои невинные замечания о картинах хозяева восприняли так болезненно?» Возникшая близость притупилась, и за столом повисло напряжение.
Уже на улице он спросил Иллариона:
— Что, я плохо отозвался о картинах?
— А, — махнул рукой друг, посмеются и забудут.
— Какие они обидчивые. Как же художнику жить без критики? Вечером Илларион поставил икону в углу комнаты, и Губенин поинтересовался, не верит ли он в Бога.
— Да, — ответил хозяин квартиры, — я верующий.
— И как к тебе теперь обращаться «господин» или «товарищ»?
— Господин.
— Значит, и другие люди для меня господа?
— Зачем? Ты сам себе-то сказал.
— Сам себе, — и замолк.
— По-моему, такой человек должен быть сильным и никого не бояться. А если тебя на улице изобьют и ограбят и ты окажешься униженным, какой после этого ты сам себе господин?
Светлов промолчал, раздумывая, потом спросил:
— Почему ты стройный и тёмно-русый, а я с животом и седой?
— Не знаю, просто мы разные люди.
В желтых глазах Светлова погас огонек, он сомкнул толстые губы.
Ощущение неопределенности сопровождало Юрия Губенина в поисках работы. Просмотр газетных объявлений казался увлекательной игрой, хождение в центр занятости давало зыбкую веру, посещение предприятий ассоциировалось с финансовых ловушками, а всё вместе состояло из надежд и огорчений, потому что даже самые лучшие предчувствия немедленно гасли в кабинетах работодателей. Инженерные должности всюду были заняты, а если такая где-то требовалась, то ускользала от Губенина.
Сегодня, например, ему сказали, что надо было прийти на ча раньше. Но откуда всё это знать? Немного усталый, он возвращался домой после рабочего дня, объездив несколько мест в поисках работы. Юрий Губенин рассеянно поднялся по лестнице и заметил что дверь приоткрыта. Он собрался её распахнуть и войти, но тут услышал из квартиры женский голос. Губенин решил подождать приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать. Женщина говорила:
— Понаставил тут каких-то рулонов. Не пройти. Зачем они?
— А ты зачем приехала? — спросил Илларион.
— Хотела узнать, живой ли ты.
— И узнала?
— Тебя с трудом узнала. В таком затрапезном виде.
Юрий узнал по голосу бывшую жену Иллариона. В прежние годы, давно, она преподавала в одном из институтов, и у неё был маленький сын. Втроём они казались Губенину семейной спайкой. И когда бы он к ним ни приходил, всегда видел весёлые улыбки, слышал звонкий смех. Но как-то Илларион сообщил, что они с Диной расстаются, и дело будет слушаться в суде. Это сообщение прозвучало Для Губенина как гром среди ясного неба, и он попросил друга объяснить, что случилось. Тот невнятно сказал, что не сошлись во взглядах на жизнь. Но в каких именно взглядах, Юрий не стал уточнять.
— Зато ты нарядилась хоть куда! И как тебе это удалось?
— А я ушла из института и торгую одеждой и обувью. Поэтому могу себе многое позволить.
Илларион крикнул с надрывом в голосе:
— Просвещение обменяла на торговлю! Это ужасно!
— А ты? — повысила голос его бывшая жена. — В своем театре получаешь гроши. Почему бы не найти дополнительный заработок? Например, сторожем, грузчиком, дворником.
— Я?
— Многие так делают.
— Я художник! В парижской богеме на Монмартре художники часто не могли продать свои картины, поэтому оставались без вина и еды. Но они никогда не опускались так низко, чтобы работать дворниками. Для них высшим смыслом было искусство. Они готовы были умереть с голоду, но не променять профессию художника на какую-то другую, потому что считали их низкими.
— Они что, все были таланты?
— Нет, конечно, но они любили искусство, и это главное.
— Поэтому ты и не достиг ничего в искусстве? А всему помехой твои принципы: то тебе подавай женщину идеальную, то картину создать гениальную.
Юрий Губенин стал переминаться с ноги на ногу, ему казалось, что нехорошо подслушивать чужой разговор. Илларион проговорил мягче:
— Просто я глубоко чувствую, и поэтому мне трудно это в картине воплотить. Но я кое-что делаю. Вот, посмотри.
Наступило молчание, потом она воскликнула:
— Хорошие иллюстрации! Мне нравятся.
И Губенин понял, что Илларион показал ей книжку со своими иллюстрациями. Они действительно были хороши.
— А это что? — спросила она как будто недоверчиво. — Какие-то головы на холсте?
Конечно, понял Юрий, она увидела в комнате холст, натянутый на большую раму, на нём обозначались зарисовки голов и плеч. Илларион пояснил:
— Будущая картина.
— А почему на ней столько пыли, будто она стоит здесь лет десять? Ну ладно, — прибавила она, помолчав, — навестила тебя, всё нормально. Пойду.
Илларион спросил:
— Помнишь Юрку Губенина?
— Конечно, прекрасно помню.
-Он приехал ко мне, я прописал его у себя.
-Зачем?
— У них там нет работы, а он хочет поработать здесь, а для этого нужна прописка.
— А, — равнодушно ответила она, — мне надо идти.
— Я тебя провожу.
От последних слов Губенину хотелось броситься вниз по лестнице, выскочить во двор и скрыться. Но тут же остановил себя, не поняв, в чем его вина. Наоборот, он решил войти в квартиру ка ни в чем не бывало.
На его приветствие женщина повернула голову, Илларион спросил:
— Помнишь его?
— А-а, помню, помню, — улыбнулась она. — Выглядишь хорошо, Юрий. А по какому случаю здесь?
— Приехал в отпуск, — сказал неправду Губенин.
— Отпуск, — кивнула она, — это прекрасно.
На ней был красивые светлые жакет и юбка, много дешевых украшений. Лицо немолодой женщины было ухожено. Они поговорили еще, пока Илларион одевался, а потом ушли вдвоем. Губенин заглянул на кухню, раздумывая, что бы такое необычное приготовить на ужин.
В выходной день Илларион Светлов спросил неожиданно, как звали пирата из фильма «Остров сокровищ». Юрий охотно ответил:
— Джон Сильвер. А что?
Хозяин квартиры рассказал, что к нему на балкон прилетает кормиться голубь с покалеченной лапкой. Потому он и решил:
— Значит, буду голубя звать Сильвер.
Юрий Губенин с книгой лёг на кровать. А Илларион в своей комнате сел за стол и стал делать знакомым очередной муляж, объяснив, что любит делать сюрпризы к разным событиям.
Неожиданно в дверь позвонили. Хозяин вышел открывать. Раздался густой, сильный голос, сразу стало понятно, пришел шумный гость. Илларион пригласил:
— Входи, Павел.
Как только Губенин услышал имя, то сразу предположил, что это священник. Как-то Илларион рассказывал, что хорошо знаком с председателем старообрядческой общины Павлом, и что они часто навещают друг друга.
С громкими возгласами священник Павел вошел в комнату и бесцеремонно и назидательно обратился к Губенину:
— Чего отвернулся? Повернись.
«Действительно, как-то неловко лежать к нему спиной», — подумал Юрий и повернулся.
Он увидел крепкого молодого мужчину с густой чёрной бородой. Одет он был по-мирски: в синюю рубашку и тёмные брюки. Священник тут же заговорил с Илларионом, затем попросил принести из магазина выпить. Илларион стал собираться, а Губенин, чтобы не остаться в стороне, добавил ему денег. Светлов ушёл, а Павел присел на край кровати и посмотрел в глаза Юрию.
— Да русский, русский, — сказал Губенин.
— Какой ты русский, неприязненно воскликнул Павел и прошелся по комнате. Повисла пауза.
— Что читаешь? — спросил он.
Губенин ответил, что читает роман. Священник почему-то вдруг смягчился и сказал, что прочел недавно хороший роман «Боже, люблю» и даже с его автором успел познакомиться.
— Читал? спросил он.
— О романе слыхал, ведь его приятель Иллариона.
Они уже обращались на «ты» и говорили по-дружески, заинтересованно. Губенину было интересно общаться со священником, поскольку с представителями религии он разговаривал впервые. «Наверное, — подумал Губенин, — не без помощи Павла и стал верующим мой друг».
Вернулся Светлов, и все устроились за столом. Губенина удивило, что Павел одним махом выпил стакан водки и не спеша стал закусывать красным помидором. Всё это было так ново и необычно.
Вместо веселья от выпитого священник становился мрачным, говорил всё меньше и потом совсем замолчал. Наконец о поднялся из-за стола и принялся расхаживать по комнате, сетуя:
— Нечем платить за аренду. Не знаю, что делать. Сумма на бралась большая.
Нелёгкую ношу взвалил на себя этот человек, подумал Губенин, ведь он в ответе за судьбы многих людей. А разве другим старообрядцам было легче? Он вспомнил, как ссыльный прото поп Аввакум с женой пробирался по берегу Байкала. Мороз, ветер, лёд, глыбы льда мешали продвигаться, и тогда жена взмолилась «Петрович, сколько ещё будем мучаться?» И он ответил: «До самыя смертия, Марковна». И вот еще один из рядов незаметных страдальцев за веру. Священник сел и неожиданно запел. Его голос понравился Губенину, он слушал с удовольствием и решил: наверное, Павел так поёт при служении Господу.
Потом Илларион сообщил Павлу о том, что прописал у себя на квартире старого друга, и при этом почему-то проследил за выражением лица Павла. Тот же спокойно отозвался:
— Всё на благо Господне. Ему это понравится. Брат брату. Как вы вместе поживаете?
— Да неважно, — посетовал Илларион. Ошарашенный Юрий вскинул голову, ему хотелось возразить. «Наоборот, — хотел крикнуть, — живём прекрасно! О ком это Он говорит?» Но чувства и мысли так смешались, что он ничего так и не сказал.
Но священник как будто всё пропустил мимо ушей, разулся, снял рваные носки.
— Вот, ходить не в чем.
— У Губенина оказалась пара новых носков, он достал их и подал Павлу. Тот с улыбкой сказал Иллариону:
— Смотри, носки пожертвовал.
Он переобулся и сказал, что на улице Суворова продаётся недорогой домик.
«Зачем он это говорит?» — не понял Губенин.
Священник стал прощаться:
— Приходи, Илларион.
— В прошлый раз я приходил, — ответил Илларион, — но мне сказали, что тебя нету.
— Дела заели. Ну, пока.
Он ушёл, а Юрий направился на балкон. Отсюда между деревьев хорошо просматривалась автобусная остановка. И скоро он увидел Павла, который стал в нетерпении ходить туда-сюда в ожидании автобуса. Внешне он не походил на священника, хотя и с бородой, по крайней мере, никто из пассажиров не смотрел на него.
Скоро забрезжило то, ради чего Губенин побывал на одном из предприятий, ему предложили зайти через несколько дней освобождалась должность инженера. Теперь спешить было некуда, молча ликуя, он прогуливался по красивым улицам, любовался домами, улицами, скверами старинного сибирского города. И снова, как в молодые годы, любил его.
Он вспомнил своих знакомых, он их обязательно навестит. Он знал, что они будут рады ему, потому что многие верили, что он вернётся сюда.
А вечером настроение изменилось. Он сказал Иллариону, что устраивается на работу, но тот будто и не слышал. Он сидел на стуле посереди комнаты и мрачно спросил:
— Юрий, правда, что ты хочешь у меня отнять квартиру?
— Не понял, — Губенин посмотрел на него в недоумении.
— Один человек сказал, раз я тебя прописал, то ты можешь квартиру отобрать.
— Ты что! — изумился Губенин. — Прописка не играет роли. Документы на право владения квартирой оформлены на тебя, поэтому никто жильё у тебя не отнимет.
— Он говорил… скажи правду, зачем приехал…
«Он совсем не знает жизни, — с горечью подумал Губенин. Дожил до седой головы, а как малое дитя, всех слушает».
Комната наполнялась сумерками, дверь на балкон была приоткрыта. Горло перехватило, судорожно сжалось в комок. Губенин не смог ничего сказать и стал ходить взад и вперед по комнате, а Илларион продолжал нудно бубнить:
— Я тебе доверил… помог…
«Да, не знает жизни, — вернулся Юрий к этой мысли. — Ведь сказано, что незнание — тьма. И он её испугался».
«А может, дело во мне? — подумал он. — Может, в сплоховал, ошибся, дал повод, чтобы обо мне подумали скверно? Мало ли, чего за собой не заметишь». Да нет, всегда он относился к Иллариону уважительно, берег его доброе отношение. Нет, на совершенно не было причин для раздражения друг против друга.
Потом, оставшись один, Юрий вспомнил, что Илларион давно сердится на него непонятно за что. Даже к такому пустяку, как способ заварки чая, Илларион придрался, когда увидел, что Губенин бросает заварку в кипяток, а надо, учил Илларион, сначала за сыпать в кружку чай, а затем лить кипяток. Губенин не стал вздорить. «Совсем человек обмельчал», — решил он теперь.
Казалось, Илларион нарочно искал повод для того, чтобы унизить Губенина. Раз они поехали на дачу, Илларион прихватил с собой деревянные дощечки и забыл их в автобусе.
— Из-за тебя, — бурчал он, и Губенин не понял, причём здесь он, удивляясь мелким придиркам друга.
Так же Илларион вдруг начал унижать его:
— Ты такой же, как я, — говорил густым гулким голосом.
Губенин молчал, не соглашаясь, потому что видел хлипкость Иллариона. «А я сильный», думал он. Таким ворчливым и занудливым Илларион раньше не был.
С особой назойливостью вертелось в голове Губенина то, с какой настойчивостью Илларион поведывал людям о прописке Губенина в своей квартире. «Зачем он это делает?» — не понял тогда он. Абы что люди не разглагольствуют на эту тему, а Илларион говорил о прописке каждому встречному и поперечному. Стало ясно, что Иллариону хотелось знать мнение о своём, с его точки зрения небывалом, решительном поступке, словно взорвавшем его узкий и спокойный житейский мирок.
Вслед за тем он стал перебирать в памяти приятелей Иллариона Светлова. Эти люди, выглядевшие добряками, имели большие слабости. От его совета Константин Леонов внезапно не только перепугался, но и обозлился, сказав Иллариону, что лучше бы он прописал в своей квартире его знакомого вместо Губенина.
А график Макс обиделся на него, хотя ясно было, что они с женой пишут картины мрачные и тесные, словно отражение нынешней жизни. Мало того, когда Юрий в центре города в книжном магазине встретил художников, продававших свои полотна, глядя на него, они внезапно рассмеялись, и среди смеявшихся он увидел Макса. Значит, он тоже отомстил ему за то, что Губенин посмел высказать своё мнение о его творчестве.
Выяснилось, что он не тронул, не задел только бывшую жену Иллариона и священника. Одна променяла высокое назначение на мелкое, показала свою корысть, а другой находится в безысходности, не зная, где достать большие деньги на аренду помещения для старообрядческой общины.
Теперь он увидел, что слабости приятелей Иллариона воплотились в нём самом, не прибавив ему знания жизни. Скрытые у человека изъяны всё равно выйдут наружу. Как после этого Илларион будет служить Господу?
Не только богатство делает людей хуже, но и бедность тоже. Раньше Илларион был весёлый, подвижный и бодрый. Но в какой- то период жизни с ним что-то произошло, он не смог вырасти в художника, остался оформителем-халтурщиком. Хотя Губенин не чувствовал себя чужим у старого друга, однако понимал, что больше не может у него оставаться. Конечно, устроившись на работу, он мог прописаться в общежитии или снять угол, но неожиданно решил уехать домой.
Об этом он сказал Иллариону, отдавая ему паспорт на выписку, и замкнутое лицо художника просветлело, словно он избавился от невыносимой проблемы. Он сразу задвигался, засуетился, от волнения не спросил у Губенина, хотя бы из приличия, почему он уезжает так быстро.
«Если спросит, — подумал Губенин, родственники и просили вернуться». — скажу, что звонили родственники и попросили вернуться».
Неожиданно Илларион вызвался поехать с ним к поезду. Раньше он друга никуда не провожал. «Что это значит? — размышлял Юрий в недоумении. — Наверное, не понимает ни причины разлада, ни своей вины. А может взялся меня сопровождать, будто молча каялся, хотел отдать долг дружбы?»
По дороге они мало разговаривали. Когда выбрались ного автобуса и направились к вокзалу, тоже молчали. Летнее утро медленно просыпалось, и Губенин подумал, что вряд ли вернётся в этот прекрасный город, и ощутил боль от нежданного разлада со старым другом.
Молча они прошли на перрон, к пятому вагону, и пожали руки на прощание.
Губенин сел в вагон и освобождено подумал, что едет на восток, и что лучше родного дома ничего не бывает.