Позднее просветление…
Раньше наша улица была довольно шумной. То жена с мужем ругались, то, наоборот, детей бранили, то соседи между собой ругались по разным причинам, но все это происходило без особой злобы. Хотя доходило иногда, но очень редко, до мордобоя, правда, без жестокости. В основном хватали друг друга за грудки, потом пытались побороть друг друга, катаясь по земле, пытаясь подмять противника под себя. Жены и просто родственники бегали вокруг, чтобы разнять, громко ругаясь, переходя, вскоре друг на друга, и вскоре разнимать, приходилось их тем, кто боролся… Через некоторое время, немного остыв и успокоившись, бежали в магазин за бутылкой и усаживались за столик под бояркой “играть мировую”, принося из дома закуску, кто что мог. Вскоре, обнимаясь, уверяли друг друга в своем уважении и любви, а выплеснув свои чувства, затягивали песню одну, потом другую, допевая до конца или бросая на середине, начиная новую… Правда, так было не слишком уж часто, в основном по выходным дням, редко в будни после работы под вечер, но всегда помнили, что утром на работу или через несколько часов на смену в ночь. Старались не опаздывать на работу и тем более не прогуливать. Хоть и не жили богато, но в доме имели все, что необходимо, и сами и дети были сыты, обуты и одеты. Если кто нуждался в какой-то помощи, всегда могли прийти на выручку, забывая о прежних ссорах и сплетнях, друг о друге. Ну да были и любители посудачить и посплетать небылицы всякие, не всегда от зависти или злобы какой-то, а в силу характера, наверное, потом сами же от этого, бывало, страдали и неприятности имели. Молодежь собиралась за столиком под березой на другом конце улицы. Здесь было шумно, но без выяснения отношений и взаимных претензий. Песни, конечно, тоже звучали, но на трезвую голову под гитару или магнитофон, слышались шутки, смех. Резались в карты, стучали костяшками домино, что не мешало некоторым обдумывать партию в шахматы. Подходили и с другого столика, поиграть в какую-нибудь игру, послушать гитару или магнитофон, подпевая и даже пытаясь танцевать, а порой все вместе шли играть в волейбол или лапту. Убирали улицу и наводили чистоту тоже все вместе, дружно и весело. Во дворах всегда у каждого тоже был порядок. Вот так и жила улица со своими жильцами — сумбурно, шумно, весело, бывало, торжественно. Были и траурные дни, когда все грустили, ведь человек смертен, и кто-то умирал, но на смену появлялись другие, молодые-то влюблялись, женились и рожали. Жизнь продолжалась, и все шло своим чередом…
Но были на улице и две непримиримые семьи — Рассоловы и Сидоровы, вернее, две пары, дети-то их меж собой нормально жили, даже дружили, а вот Рассол с Рассолихой и Сидор со своей Сидорихой… Эти ссорились из-за всякого пустяка, а если начинали драться, то ней дай Бог… Лупили друг друга и бабы, таская друг друга за волосы, а мужики разнимали их, тем более, когда сами начинали, то бились до крови и могли огреть друг друга, чем попало. В таких случаях приходилось вызывать и милицию, и скорую помощь. Они по очереди писали заявления в милицию друг на друга, сначала там разбирались с ними, потом пригрозили, что под суд отдадут обоих мужей и посадят, а женщин оштрафуют. На какое-то время это было действенно, прекращали драки и даже не обзывались, старались не встречаться друг с другом, благо жили они на разных концах улицы. К столикам подходили по очереди, если там была одна пара, то другая даже не глядела в их сторону, потому как драку могли начать из-за разногласий и несовпадения точек зрения в политике и мнений о депутатах или президенте. Тогда разнимая их, толпа могла разделиться тоже во мнениях и политических пристрастиях. И доказывая правоту каждый свою и точку зрения той пары, которая оказывалась, кому ближе, начинали также ссориться и могли даже дойти до рукоприкладства. Поэтому на улице следили жильцы сами, чтобы Рассоловы и Сидоровы не оказывались вместе и тем более за одним столиком. Вот такая вражда была между этими двумя парами, не на жизнь, а на смерть. И никто не мог припомнить, почему, с чего и когда она началась, а ведь, говорят, они с детства живут на этой улице. Росли вместе и учились в одной школе, даже, говорят, поженились в одно время. Ходили слухи, что перед самой свадьбой друг друга увели и поменялись невесты с женихами, семьями, получается… Любовь у них внезапная вспыхнула — у невест к чужим женихам, а у женихов наоборот… Потом, говорят, опомнились, но уж поздно было — свадьбы сыграны, и в каждой семье уже прибавления ждали. Многие предполагают, что на почве всего этого и происходит между ними вражда многолетняя. Поговаривают, что старшие дети кому-то в семьях не родные — у Рассоловых дочь от Сидорова, а у Сидорова сын от Рассолова, младшие уже родные и у тех и у тех. Во как переплетено… Неужто все это правда и все эти слухи не пустые домыслы и сплетни? Бог их знает, все может быть…
Но и это не все странности у этих пар. С недавнего времени они перестали и с детьми своими старшими разговаривать, те влюбились друг в друга, и поженились против согласия родителей, которые на свадьбу, естественно, не ходили. Видно, по наследству и по крови передалась тяга семей этих друг другу или карма у них такая, только бы судьбу родителей не повторили…
Вскоре и младшие повырастали, выучились, нашли себе жен и мужей, да разъехались по разным городам, приезжая только по возможности на праздники и в отпуск проведать родителей. Погрустнели малость Рассоловы и Сидоровы, ругаться пока и драться продолжили, но уже не так часто и не так азартно, даже разнимать приходилось редко, чаще сами расходились по домам, и народ не боялся теперь за их жизнь… Годы, наверное, давали знать о себе, а может, и предчувствие, какое, уж больно заметно изменились они.
Да. Скорее всего, это действительно было предчувствие какое-то и, наверное, нехорошее. И, к сожалению, оно оправдалось.
Беда пришла в их дома, страшная беда…
Как-то Сидориха возвращалась из центра города на свою улицу на автобусе, и выйдя на своей остановке, встретилась с Рассолихой. Та тоже, оказывается, ехала в этом же автобусе.
— Привет, Манька.
— Здорово, Шурка.
— Слышь, Мань, я давно хочу спросить, как дела у наших детей-то, ты к ним заходишь?
— Да нет, но хочу все-таки зайти поговорить с ними, а то столько лет прошло, как они поженились, а мы словно чужие. И внучкам чего подарить. А ты?
— Да и я тоже не была, но тоже вчера подумала, что напрасно мы так с ними… Если мы, дураки старые, не миримся меж собой, то причем здесь дети наши.
— Ты права, Шур, а они умней-то нас оказались, поженились и живут себе мирно и внукам разрешают с нами общаться, даже заставляют.
— А я недавно подумала, Мань, чего мы враждуем-то, ведь не враги же, наоборот уже родственники, а деремся не на живот, а насмерть? Особенно мужики наши. Мы-то хоть иногда с тобой общаемся через внуков, да из-за внуков.
— Ой, Шур, я-то ведь тоже об этом думала не раз, даже своего спрашивала, почему так живем, и враждуем.
— А он че?
Да я, говорит, и сам уже не помню и не знаю, с чего начиналось, если честно, то самому надоело. Не по-человечески все у нас как-то…
— Вот и мой так же говорит. Да пора бы нам помириться, и перед народом стыдно, и перед детьми, да и перед своей совестью. Ты уж, Мань, прости меня за все, если в молодости была не права и сейчас, когда обидела.
— Да чего уж там, Шур, что было, то было, пусть быльем порастет. Ты тоже меня прости, я тоже была не права часто…
— Столько времени потеряно за зря, уже и жить-то некогда , хоть бы успеть простить друг друга, да напоследок помириться…
— Тьфу, не тебя, Шурка, Бог с тобой! Ты чего такие слова заговорила, как помирать собралася? Наоборот надо жить теперь и радоваться, коль помирились. Теперь мужиков наших помирим и заживем счастливо.
— Да это я так, просто обидно, что такую жизнь прожили, и годков-то порядком. И сколько дальше кому отмерено?
В это же время их мужики находились в шахте, и попали в одну смену. Моясь в бане после работы, они пошли под один душ. Когда Рассол зашел в душевую, увидел свободный душ уже открытый, такое бывало часто, забывали закрыть за собой шахтеры, а потом не возвращались, надеясь, что идет смена и кто-то все- равно станет под него, что и сделал Рассол. Только намылился, как из парной выскочил Сидор и сразу к этому душу.
— О! Пока я парился, кто-то примостился рядом.
Рассол, услышав знакомый голос, быстро смыл мыло с лица и увидел Сидора.
— Извини, не знал, что ты здесь моешься, смою мыло с головы, перейду на другую сторону. Мыло тоже твое?
— Мое, но ты бери и мойся здесь, места хватит и воды обоим, а мыло все не смоешь. В следующий раз, может, я забуду, поделишься.
— Спасибо, договорились, а ты че на нашем участке делал?
— Да на штреке переплетения меняли.
— А это в том месте, где в ту смену вагоны с рельс сошли да в кучу сбились?
— Ну да, молодой машинист на электровозе успел две смены отработать, а на третью забурился.
— Да, не повезло пацану, хорошо хоть сам особо не пострадал, жив да здоров остался.
— Это самое главное…
Ополоснувшись после парной, Сидор собрался уходить.
— Ну ладно, Санька, мыло тебе оставляю, мойся, а я пошел.
— Вань, мне недолго осталось мыться. Ты не подождешь меня?
— Подожду, а че ты хотел?
— Да поговорить надо, разговор есть важный…
— Хорошо. Я у нас на участке буду в кабинете или в столовой.
С работы домой они шли вместе, мирно разговаривая. Первым заговорил Рассол.
— Слышь, Вань, тебе не надоело со мной драться и враждовать?
— Надоело, Сань, ох как надоело! А тебе тоже?
— Еще как! Я давно хотел поговорить с тобой. Не пора ли нам помириться и породниться?
— Пора, давно пора, тем более дети-то наши уже породнились, а мы все враждуем. Ты хоть сможешь ответить, почему мы такие враги-то?
— Понятия не имею, если честно, я вообще не помню, с чего начиналось, и не знаю причину…
— Я тоже не знаю, но что дураки мы оба это точно знаю. Или не согласен?
— Согласен, что дураки, то дураки. Дети, несмотря на нас, поженились, и нам бы породниться да им помогать и внуков воспитывать, а мы… Ведь как могли жить?! Представляешь, почти одна семья была бы, и горести и радости делить, помогать друг другу, от других соседей защищать. Дети с внуками, то у тебя дома, то у меня, не семья, не просто родственники, а броня нерушимая. Эх, Ванька! Сколько времени-то потеряно, считай, целая жизнь…
— Да-а-а, Санька, ты прав, сколько упущено, как все глупо получилось, дожили до пенсии и только опомнились…
— Вот именно, что до пенсии, а теперь радоваться счастливой мирной жизнью некогда. Жить-то осталось всего — ничего…
— Ну ты сейчас наговоришь, как это некогда? Подумаешь, дожили до пенсии, еще жить и жить, а ты так говоришь, как будто умирать собрался через несколько дней.
— Да кто его знает, сколько еще жить? Сколько Бог отмерил? Хотелось бы подольше, тем более теперь, когда мы поняли друг друга и почти помирились…
— Почему почти? Раз мы с тобой мирно разговариваем и об одном и том же, соглашаясь во мнениях, значит, уже помирились. А дети наши еще и породнили нас, теперь живи и радуйся! Так, Санька, а, Рассол?
— Так, Ванька, так, Сидор, так!
— Ну тогда че грустный такой? Живи теперь да радуйся!
— Да жаль, что все так вышло, сколько лет потеряно нормальной жизни, а теперь и жить некогда и порадоваться не успеешь. Ну, ты прости меня за все если что…
— Ну чего ты хмуришься, да такие речи болтаешь, грустные и мрачные, аж у меня мороз по коже прошел, ну-ка веселей давай.
И он хлопнул Саньку дружески по спине.
— Ну, упустили многое, согласен, столько лет зря по-глупому прожили, но давай теперь дальше жить по-другому. Теперь будем веселиться, и радоваться жизни.
Санька грустно улыбнулся и тяжело вздохнул.
— А давай-ка мы сегодня устроим праздник, мировую сыграем, так сказать, а? Позовем детей к себе и гульнем, как следует, бабы наши рады тоже будут.
— С удовольствием, но завтра нам на работу с утра…
— Хорошо, тогда выпьем пару бутылочек, посидим, попоем, поболтаем часика 3-4, а в выходные уже сполна погуляем, на зависть всем и на радость свою. Согласен?
— Согласен, жди нас с Манькой вечерком, а детей кто позовет?
— А вы приходите пораньше и мы прямо все вместе, и пойдем к ним домой. Думаю, они обрадуются.
— Еще как обрадуются. Ну, тогда так и сделаем, договорились.
— Ну вот и хорошо! Живи и радуйся теперь. Все, Санька, я со своей буду ждать вас с нетерпением.
И они, пожав друг другу крепко руки, разошлись по своим домам, сообщать радостную весть.
… Расходились по домам (хотя дети и оставляли их у себя до утра) веселые и радостные, с чистой душой и облегченным сердцем. Захмелевшие не столько от спиртного, сколько от нахлынувших чувств друг к другу и новых ощущений от свободного мирного общения между собой. Они чувствовали себя очень счастливыми, ведь этого момента они ждали столько лет, сами не понимая этого, но в душе стремились к нему. По дороге домой они хохотали, обнимая друг друга, и горланили песни, приводя в недоумение соседей по улице. Потом они еще долго не могли распрощаться и разойтись по домам, провожая, по очереди друг друга. Наконец, они разбрелись каждый в свою сторону, прежде договорившись устроить большой праздник радости соединения семей в ближайшие выходные. Утром мужики на работу шли вместе и всю дорогу вели разговор о предстоящем семейном празднике…
Но не получилось праздника у них ни на ближайшие выходные, ни в другие, и теперь никогда не получится.
Не дождался после смены Сидор Рассола. Погиб Рассол в шахте в тот день, уже под самый конец смены. Лава “села”…
Тризна была в ближайшие выходные, а не праздник, рыдания и плач слышались в этот день, а не песни… Провожала Рассола в последний путь вся улица, плакали все, даже мужики.
… Поздно, как все поздно…
Рассолиха после похорон сама не своя. Поседевшая еще больше, лицом потемневшая, с ничего не выражающим взглядом. Сидор ходил угрюмый и задумчивый. И у Сидорихи заметно прибавилось седин и морщин, и все больше молчала, часто о чем-то задумываясь, смотрела куда-то вдаль потухшим взором.
Конечно, Сидоровы не оставили Рассолиху наедине с бедой, почти каждый день приходили к ней проведать или помочь чего. Часто Сидор и сам к ней заглядывал, дровишек нарубить, уголька занести, воды сходить под колонку или еще какие дела по хозяйству. Дети тоже не оставляли ее одну. Жизнь продолжалась, и, жить надо…
Проходило время, но Сидориха почему-то все хуже чувствовала себя, даже в больницу попала — сердце прихватило. Вскоре и вовсе слегла — затосковала, видно, значит, верно поговаривали, что любила она Рассола, хоть и жила с Сидором, наверное, так же, как и Рассолиха. Перемешали все чувства в молодости, так и жили — страдали в душе, но терпели, а когда ушел один из них — терпение кончилось, не вместе жили, но рядом… Через полгода умерла Сидориха — ушла к Рассолу или, как в народе говорили, забрал Рассол ее… Как бы там ни было, но остались Сидор с Рассолихой одни, потеряв свои половинки… Теперь Россолиха приходила чем-то помочь Сидору, а потом, оклемавшись и немного успокоившись, Сидор стал, снова заходить к Рассолихе.
Прошел уже год, а они так и ходили по очереди друг к другу, помогая и как-то скрашивая одиночество.
Однажды Сидор решился:
— Мань, а может ты переедешь ко мне жить, мы же не чужие и вместе веселее будет и легче…
— Ну наконец-то дождалась, а я уж думала, ты никогда не решишься. Только, Санька, давай лучше ты ко мне…
Сидор подскочил обрадовано и заключил Рассолиху в объятия.
— Сашка, медведь! Задушишь, смотри, тогда вообще один останешься!
— Прости, прости, дорогая, а такого даже не говори. Свят, свят, не дай Бог, я же тогда не переживу, точно… Если тебя потеряю, то все…
— Я тоже, дорогой, я тоже…
— Ты знаешь, я с тобой согласен. Перееду к тебе я, а в мой дом пусть наши дети с внуками переезжают, мой-то дом побольше. Им там удобнее будет, а мне у тебя в самый раз, я с тобой и в кухне летней готов жить…
— А вот провинишься и пойдешь на кухню…
— Согласен, на все согласен, а теперь я за вещами и бегом обратно к тебе. Только жди, я быстро.
— Да жду, жду, куда я денусь от тебя. Не торопись.
И он, чмокнув ее в щечку, побежал за вещами, а она улыбнулась и, сняв с головы косынку, опустилась устало на стул и, вздохнув, скорее всего, облегченно, о чем-то задумалась.
Так они, потеряв свои половинки, оставшись сами половинками, соединились, наконец-то, и стали одним целым…
Конечно, мнения и разговоры на улице среди соседей и в городе среди знакомых, а также слухи, ходили разные… Это понятно.
Дети и той, и другой семьи были рады решению родителей, а это было немаловажно. Вернее, самым главным…
А можно ли и нужно ли их осуждать?
Загрузка ...
Свежие комментарии