Примерное время на чтение: 7 минуты

Автор   Аркадий Смит

Ехал как то поездом в очередную командировку. Дорога дальняя, знакомая.  Под равномерный стук колес  всплыла история, услышанные мной от случайного попутчика. От мужчины лет восьмидесяти, а может и больше. Удивительная история. Почти не вероятная, такую вряд-ли выдумаешь.

Оказывается, его в конце 1944 года призвали в армию. После учебки дали новенькую полуторку и отправили с небольшим грузом на передовую… «Дорога была уже накатанная – ель, да едь своё удовольствие, только  остовы сгоревших изб разоренных деревень холодку добавляли. Ни собака лаем не нарушит тишину, ни петух звонким голосом не прокричит на всю округу. Тишина, звенящая тишина, тишина мертвая…

День был солнечный, ясный, морозный. Видать далёко… красота какая… как будто  и войны-то  нет… так и ехал в своё удовольствие. Мотор равномерно урчал, как старый кот на печке,  и поглощались не спеша километр за километром. И ехал я довольный и счастливый на фронт, на войну, как к любимой тёще на блины. И не думал, что война – труд такой тяжёлый, опасный и грязный, с невыносимой болью, где грязь, кровь и смерть. Все это рядышком с солдатом идут в ногу, требует война от солдата умения, выдержки, смелости, отваги, терпения, самопожертвования…  

Ехал и ехал, и мысли текли как теплые, приятные ручейки и ничто не предвещало беду. И что меня дёрнуло в зеркало заднего вида посмотреть?!  Вижу – танк! И все мои беззаботные мысли мигом смело, как ураганом… и наползал страх, такой мягкий, обволакивающий, липкий, парализующий…

 А чей танк? Не вижу! Да вижу танк-то впервые! А страх – вот он, внутри… уже ест.  А в голове успокаивающий голос: «Да это  наш, наш танк…  откуда взяться фашистскому в тылу-то?»  А другой голос: «А вдруг  фашистский?!». Еду. Один глаз – на дорогу, другой – на танк. Повернулся он ко мне боком и увидел я: «Мать родная!» Крест на танке! Да такой большой крест-то! Да и танк огромный, с дом размером! С наш клуб деревенский, наверное. Таким он мне со страху показался.

Я — газу, в пол педаль вдавил… и глубже бы вдавил, да пол не позволял. А она плетётся еле-еле, как некормленая кляча (так мне казалось с перепугу), только, как козлик прыгает на неровностях дороги. «Ну, родная, выноси!» А сам в зеркало смотрю – дорога прямая, ни кустика, ни деревца, чтоб спрятаться, укрыться – только вдалеке лес   темнеется. Гляжу – башню поворачивает, меня, значит, заметил! Ну, думаю, всё, отвоевал! Сейчас как стрельнет, ни от меня, ни от машины ничего не останется… Только воронка и будет местом захоронения… вместо могилы и креста… и весной наполнится болотной жижей… и будет издавать зловонье, вместо аромата цветов на могиле… и это будет место бесславной гибели неизвестного солдата! Да какого солдата? Форма солдата, да книжка солдата… а как от страха драпал, за это не то что награда – позор!

Я уж и на танк не смотрю, только на дорогу, чтобы в кювет не улететь, да и боязно — вдруг черный дракон из пасти пламя изрыгнёт… и наступит вечный сон – темнота.

Слышу с пассажирского места голос – командный такой, резкий: «Вправо давай, круто!» Как я крутанул баранку, со всей силы!.. – чуть в канаву не улетели! И слышу – взрыв! Аж машину в левую сторону подбросило, как мячик взрывной волной! И комья мерзлой земли по кузову барабанной дробью пробежали, что взвод солдат на плацу прошагали чеканя шаг. «Жми!» — говорит пассажир. Опять я утопил педаль, ревёт мотор, как бык ревёт голодный. Ближе спасительный лес, но ещё далеко. Вдруг  тот же голос: «Влево резко!» и выругался так смачно – это он на фашистов… и потом: «Жми, солдатик! Жми!» — говорит. И опять  взрыв, как с трамплина полетела машина, а потом – бах о землю… как только подвеска выдержала? …и застучали комья мёрзлой глины, как колотушки по натянутой коже литавр с воем, с гулом таким напряжённым завыл, застонал весь кузов. «Газу!» — орал мой пассажир, – «газу, родной!».

Вот он – спасительный лес … и поворот виден. А враг крутит своё огнедышащее жерло, готовится снова напасть. И вдруг  то ли стон, то ли вопль выпалил, как из пушки мой пассажир: «Стоп!!!». Я – по тормозам! Аж юзом пошла машина, и вспышка в переди и такая яркая, как солнце в темную ночь вспыхнуло… Машина чуть — ли на дыбы не встала. И полетело всё — весь мир полетел в нас. Летело с какой — то злостью, как будто снаряд мстил нам за то, что промахнулся, и швырял в нас с остервенением всё, что смог выбрать из промерзлойземли. Летели нас: летели куски укатанного снега, комья мёрзлой глины, обломки изуродованных взрывом досок, куски ржавого железа… Всё летело в нас. Казалось, целую вечность швырял в нас разъяренный снаряд, роя воронку всё глубже и глубже…! Вывел меня из оцепенения крик, как будто роту по тревоге поднимал (когда сон так мягок, глубок и приятен): «Газу! Газу давай! Что спишь? Быстрее!». С  рёвом рванула машина, как будто двести буйволов разом взревели, и скрылась за поворотом. Ну, думаю, теперь можно и дух перевести, и пассажира поблагодарить  да расспросить – кто он и откуда. Не успел его спросить,  а он и говорит: «Ванька я». — А по отчеству, фамилия как твоя? А он «Да мал я, чтобы по отчеству меня величать.  Да Ванька я, внук твой!». Тут я по тормозам, повернулся я на пассажира посмотреть, что внуком назвался. А нет никого…  Будто бы всё приснилось. Вышел, обошел всю машину кругом. Да вот, все доказательства на машине видны. Танк был, стрелял, я чудом от него ушел благодаря пассажиру, а его нет.

Приехал в часть и доложил, что привёз груз. «Ты что, через линию фронта с боями прорывался? Машина   вся в глине зимой-то, в осколках!» — сказал старшина.

—  «Так немецкий танк обстрелял…».

 Тот меня обнял: «Ну хоть сам живой, солдатик, вот и крещение принял боевое», — и со смешком серьёзным: «…в тылу-то!».

Больше ничего никому не рассказывал. А как туго, страшно в окопе было находиться, или в атаку идти, прислушивался к голосу – если тишина, значит, и сам сдюжу. Так до победы и воевал, по ранению был комиссован. И всё реже и реже вспоминал я про этот случай. После женитьбы и вовсе забыл…  Некогда было вспоминать – работа, дети…

Дочку замуж выдал…  Вот-вот родить должна, а меня – в командировку…

Пока отсутствовал, дочка родила. Приезжаю, а меня полное семейство встречает, сына показывает. «Вот, — говорят, — внук твой, Ванюшкой назвали». Посмотрел в личико, а он улыбается! Смотрит, будто деда ждал, никому не улыбался, а на меня взглянул и расцвел. А улыбка такая хитрющая, словно говорит: «…тайну нашу забыл?». Тут я и вспомнил про этот случай, вздрогнул даже… и звать Иваном!

Вырос внучок Ванюшка, в армию пошел в танковые войска. А когда, отслужив, вернулся, как-то спросил меня так,  вскользь: «Боевое крещение немцем помнишь?». Я опять вздрогнул – никому не рассказывал – засмеют ведь. Тогда я и подумал: «А может, и правда,  что внук будущий спас, и имя Иван, и танкист».

Мой попутчик вскоре покинул меня – вышел на своей станции. Ехал дальше я в одиночестве. Была уже ночь и, свет в купе притушили. Только яркие вспышки фонарей на платформах мелькающих мимо станций оживляли тени в купе, заставляя двигаться предметы, как в кино. Может, вот этот полумрак, и вспышки фонарей, и движение предметов по купе, и рассказ побудили к собственным воспоминаниям – вернули меня к молодости, к службе в армии, к событиям в Афганистане.

«Как-то двигались мы на БТРах,  и танк с нами, для огневой поддержки. В ущелье попали в засаду. Все бы погибли… Но нас спас   водитель-механик (казах) Абыз.  Найдя рабочий БТР в разбитой колонне, скомандовал нам, немногим уцелевшим: «Садись, братва! Прокачу с ветерком!». И мы запрыгивали в машину прямо на ходу:  кто на броню, кто вовнутрь. Вывез нас Абыз из-под обстрела , где чуть ли  не над пропастью ехал, где, как казалось, в скалу въезжал, объезжал горящие БТРы и танк. А главное, ни один снаряд в нас не попал, а сыпались они, как град. Кто на броне был, все были ранены : кто пулю словил, кто осколок. Держались ,лишь бы с брони не слететь. А кто внутри был, так они почти все уже ранены были, когда запрыгивали в БТР. Абыз тоже был ранен в ногу, затянул  потуже бинтом рану – и в целый БТР. Так он, истекающий кровью, нас и вывез (как мы потом узнали). Благодарили, спрашивали: «Как так? Что помогло выехать из-под обстрела?»  «Внук, — говорит, — помог». Вся палата хохотала!  Вдоволь насмеялись…

— «Какой внук? У тебя детей ещё нет!» Пока выздоравливали, дразнили…  А он: «Неважно, кто вас спас. Радуйтесь, что живы!» За этот подвиг его к награде представили. А нам командующий благодарность объявил. Немало маджахедов осталось лежать в скалах.

Рота наша была, как солянка сборная. Сколько было национальностей в стране, наверное, все были. Ссорились, конечно, чуть  ли до драк не доходило. А в бою друг другу спины прикрывали, последним рожком делились… дружная команда была. Нас потихоньку выписывали на дембель, а у Абхыза рана долго заживала, гноилась. Разлетелись мы по своим городам и сёлам… Иногда переписывались…  Всё реже и реже… А Союз развалился, и вовсе потерялись.

Прочитал я тогда в госпитале, что значит Абыз – хранитель, защитник, ясновидящий. И помнят ли сейчас мои сослуживцы, что нас водитель-механик спас? И кто нас спас? Абыз – ясновидящий  или внук? Так и осталась загадка. А велика ли разница между ясновидящим и будущим внуком, спасающим юного деда? Всё Божий промысел…

Внук спасал деда, а дед страну отвоевал, детей вырастил, и внука с любовью растил. Дед за детей и внуков стоял насмерть. А внук будущий деда поддерживал: как мог, так и помогал.

Вот такая мы непонятная страна, хоть и границы между нами внешние появились, а народ-то всё единый. И пока есть единство поколений, не страшен нам ни один враг. Трудно может быть, тяжело, голодно и холодно…  Но не победить нас врагам! Наша сила несокрушимая в будущих поколениях. Встанет Русь – земля! И поднимется войско непобедимое из горсти Русской земли!

Подписывайтесь на наши социальные сети: