Примерное время на чтение: 8 минуты

Он и она

О любви немало песен сложено,

Я спою тебе о ней еще одну…

                        (песня из к\ф «Верные друзья»)

Старуха сидела на старой, покосившейся от долгих лет, позеленелой мягким мхом, деревянной лавочке. Черный шерстяной платок бережно укутывал голову, скрывая пепельно-стального цвета волосы и одряблевшую морщинистую шею. Синяя бархатная, но уже залоснившаяся длинная юбка и теплые, на меху, сапоги скрывали когда-то крепкое тело.

Тонкие руки со светлой, почти мраморной кожей, исчерченные причудливым рисунком синих вен, опирались на изящную, вырезанную чьей-то заботливой рукой клюку — палку. Лицо избороздили глубокие морщины, прежде курносый носик стал меньше. Зубы почти выпали и губы ввалились. Старуха! А когда-то первая красавица на деревне! Теперь же… Годы согнули спину, ноги хуже стали держать, но глаза!.. Глаза женщины — два зеленых изумруда, не смиренные старостью. В них светилась какая-то надежда. Надежда — на что?

Лишь живущие под крышей старухиного дома воробьи были невольными свидетелями того, как каждый день, закончив хлопоты по хозяйству, старая женщина садилась на лавочку и жадно, терпеливо смотрела на дорогу, а за ее спиной, разделяя чувства хозяйки, всматривался туда же и дом. Кого они ждут? Кто спешит к ним по дороге?

Странная эта дорога. Она шла от самой калитки, от самых ворот беленного из года в год дома с синим забором, крыльцом и такими же окнами. Со временем дорога украсилась по краям новыми домами, деревьями, магазинами. Она будто выныривала из зданий и встречалась в лесу со своей старшей сестрой, называемой людьми «трассой», покрытой асфальтом. Но по прихоти судьбы дорога не смогла обогнуть или перескочить этого дома, так и оставив его своим тупиком. Создавалось впечатление, что и сам дом не желает какого бы то ни было соседства. А на углу «отшельника» укрепилась табличка: «Ручейный переулок, д. 1».

В памяти старухи слабо отпечаталось детство, родительский дом, отец с матерью, братья, сестры. Стерлись воспоминания юности, а свадьба казалась вообще сказочным сном, но она помнила до мельчайших подробностей первую встречу с Ним и второй день свадьбы, когда он с друзьями уходил на войну. Она помнила, как задорно и весело выбивались рыжие вихры из-под его кепки с красным цветком, его лицо, золотисто-серые глаза, улыбку, ладную фигуру и сильные, ласковые руки. Она любила его с первого взгляда всей душой, всем сердцем, как и он ее.

Помнила, как прощались… Это воспоминание до сих пор бросало ее в дрожь и больно жгло в груди, щемило и хотелось кричать, но нежность и любовь к дорогому человеку душили крик, и только ручейки слез скатывались по дряблым щекам.

Как много хотела она тогда сказать, как много он хотел сказать, но не нашли слов и долго мучительно молчали. Какими дорогими стали для нее в этот миг и навсегда его вихры, улыбка, ласковые сильные руки. Но особенно горело в ее сердце последнее слово — мольба любимого: «Жди  — Я буду ждать, — обещала она. И вдруг поняла, что не клятву давала, а нечто большее — свою жизнь.

Она забыла о том, как однажды на пороге появился военный и, смущенно — отчаянно ломая в грубых руках фуражку, рассказал, при каких обстоятельствах он пропал без вести; забыла о своем тяжелом горе, о том, в каких лишениях и голоде налаживали они всем селом жизнь после войны; как пыталась отдать свое сердце другому… Не могла! Она ждала и любила! Не верила в то, что он мертв!

Когда спрашивали, почему она одна — в ответ слышалось тихое и твердое: «Я жду!» Поначалу все сочувственно вздыхали и помогали, чем могли. Шли годы. Люди менялись, черствели. Сочувствие из поколения в поколение исчезало, превратившись постепенно в иронию, а затем в полное равнодушие. Со временем она стала забывать и о людях. Злоба мира ее не касалась.

Старуха сидела и смотрела на дорогу. Было лето, конец июня, как и тогда, когда они расстались. Также шелестел ветер в ярко-зеленой листве, летали трудяги-пчелы с цветка на цветок, пахло пыльцой и молодыми травами… И вдруг… Что? Кто там идет?

Женщина слабо ахнула, вскочила с лавочки, прижала сухие ладони к груди, уронив в траву клюку. Исстрадавшееся сердце бешено, по-молодому, вдруг заколотилось:  «Неужели… Нет! Он? Он!»

По дороге, вниз по косогору к дому, прихрамывая, неторопливо шел старик. У него были белые усы и борода, согнутая годами спина, в глубоких морщинах лицо. Это был он! Это его золотисто-серые глаза. Она даже издалека увидела их. У старухи на мгновение перехватило дыхание. Хотелось крикнуть, и не могла…

Старик встретился с ней взглядом и, словно путник, увидевший в пустыне оазис, бегом поспешил к ней. В двух шагах остановился.

— Любимая! — прошептал он.

— Мой милый! — шепотом ответила она.

— Я вернулся

— Я ждала!

Кинулись в объятья и заплакали. Человек, проходивший мимо, посмотрел в их сторону, вздрогнул и остановился, удивленный. Он увидел, как у старика рыжие волосы взмыли задорными вихрами, натянулась рубашка на могучих плечах. Из-под платка старухи выбились тугие —  вороного крыла — косы, налилась под блузкой грудь, исчезли морщины, у обоих зарумянились лица… Миг! Перед прохожим молодая счастливая пара… Он испуганно перекрестился и протер глаза. Да нет! Показалось! Это — обычные старик со старухой! Вот они, тесно прижавшись друг к другу, что-то нежно шепча, уходят в дом. Они — вместе. Вне времени!

Прохожий еще постоял, глядя им вслед, пустил скупую слезу, сердито ее смахнул со щеки и, словно страшась чего-то, ушел. А возле дома в густой траве осталась лежать старушечья клюка.

Подпись

Музыка лилась свободно, радостно, наполняя зал консерватории. Поднималась к сводам, опускалась вниз к зрителям, ласкала их и снова взмывала вверх.

Трубач на сцене играл весело, задорно, оставаясь с музыкой один на один. Музыкант слился с нею, они были одним целым. Мелодия будоражила кровь, сердца зрителей бились чаще, отступали недуги, тело наливалось энергией. Многие зрители не выдерживали и пританцовывали в междурядьях. Те, кто не мог выйти, хлопали в такт. Миг — и зал консерватории превратился из торжественного чопорного помещения для концертов в собрание благородных, счастливых людей. Равнодушных не было ни одного.

Замерли последние аккорды, смолкла труба. Эхом ушли вверх отголоски мелодии. Зрители сидели поражённые произведённым впечатлением. Наступила тишина. Минута, другая и…Зал взорвался громом оваций, криками: «Бис! Браво!», всколыхнулось море цветов в руках зрителей и пошло волной к сцене.

Трубач – высокий, статный, с гривой льняных кудрей, улыбаясь, кланялся. Оркестр за его спиной в немом восхищении аплодировал, не веря, что музыка может звучать ТАК!

Заканчивался двухчасовой концерт первой трубы страны, а с этого дня и мира, двадцатидвухлетнего Петра Ивановича Сташина.

…………………………………………………………………………………….

Звонок трелью нарушил покой в квартире Сташиных. Лидия Сергеевна, мама Петра, всплеснула руками и, на ходу снимая бигуди, крикнула: «Петя! Открой! Это журналист по твою душу! Интервью!»

— Я не забыл! Мы же после концерта с ним договорились! Так сказать, в домашней обстановке! – ответил сын, направляясь к дверям.

На пороге стоял невысокий, грузноватый, с залысинами, окладистыми усами и бородой, человек в светлом костюме без галстука.

— Семён Кандрашов, корреспондент. – Он неловко топтался на пороге и смущённо улыбался встречавшему его музыканту. – Вот. – Журналист протянул букет цветов и упаковку с тортом.

— Проходите! Проходите! Ваше издание одно из немногих, которое я уважаю.

— Спасибо! – расплылся в ответной улыбке Кандрашов.

Трубач помог гостю раздеться и проводил на кухню, где родители заканчивали накрывать на стол.

— Здравствуйте! – навстречу протягивая руку, поднялся крепкий,  сильный, с сединой в волосах,  Иван Степанович. – Чем богаты…

— Ладно, давайте за стол, попьём чая, а потом и поговорим! – Лидия Сергеевна усадила мужчин.

Интервью получилось. Гость оказался остроумным начитанным собеседником, а хозяева – радушны и просты в общении.

Дома Кандрашов задумчиво перебирал записи и думал над статьёй. Простая семья, простые люди. Ему – сорок шесть, ей – сорок с небольшим. Пётр оказался приёмным сыном. Проблемы с деторождением возникли у Лидии Сергеевны в двадцать после перенесённой тяжёлой болезни.  Сташины решились на усыновление. Так захотел Иван Степанович. От друзей, ещё живых тогда родителей наслушались ужасных историй про детей, взятых из детдома, но всё же пошли. Иван Степанович не скрывал, что, ставя подпись под документами, рука дрогнула, а сомнения сильно поколебали его решимость. Стало страшно. Ведь ребёнок не родной! Чей-то!

Взглянув на жену, он размашисто расписался: «Теперь наш!». Так в их доме появился Петя.

Было, действительно, тяжело. Сказался алкоголизм  родной матери, оставив мальчику редкую болезнь. Маленький Петя рос хилым, крикливым, вспыльчивым, раздражительным. Приходилось уделять много времени  его обучению, поскольку сам он показал себя на первых порах неусидчивым к учёбе и пренебрежительным. Но справились, потому что любили, души в нём не чаяли. Старший Сташин полностью отказался от вредных привычек и занялся физическим здоровьем мальчика, а мама – духовным.

В четырнадцать Петя с отцом случайно зашёл к знакомому в музыкальную школу и услышал трубу. Заметив интерес ребенка, Иван Степанович предложил ему попробовать научиться играть.  Музыка покорила младшего Сташина. В семнадцать он уже играет на многих инструментах, но любимой остаётся труба. Его болезнь отступила, затаилась в той камере, куда её загнала музыка. Пётр – весёлый, энергичный, высокий и крепкий с виду – пишет свою музыку и добивается от трубы своего, индивидуального звучания, единственного в мире. Но давать концерты родители разрешили только в девятнадцать лет, зная о нагрузках концертных программ. За год Пётр Сташин завоевал Россию, через два — весь мир.

Журналисту с трудом верилось, что кудрявый, белобрысый и жизнерадостный парень, распивающий с ним чаи в обед – мировая знаменитость. Слишком он был простым, человечным, светлым. Впрочем, такой была семья, в которой он рос.

 Кандрашов перечитал статью. Обычная история, но ведь в этом скрывалась вся тайна Сташиных. Пусть пытливый читатель сам её разгадывает. Журналист улыбнулся и пошёл спать.

…………………………………………………………………………………….

Через год после интервью  Петра Ивановича Сташина, первой трубы мира, не стало. Болезнь костей с детства всё-таки затушила пламя его сердца. Похороны не были пышными, хотя народа было много. Над всеми веяла нескрываемая печаль. Люди искренне любили музыканта и его музыку.

Когда народ разошёлся, возле могилы остались только осиротевшие родители. Слёз на глазах супругов не было. Только грусть и тоска.

— Спасибо тебе, сынок! Ты научил нас жить! – Лидия Сергеевна наклонилась и нежно погладила фотографию на памятнике. – Несмотря ни на что! Ты был прав! Ты не ушёл, ты с нами. Всегда!

Старший Сташин обнял жену.

— Вань, Петя всегда хотел сестрёнку! – Она заглянула в его глаза. Он улыбнулся и кивнул. Затем они простились с сыном и пошли к выходу.

Солнце, клонившееся к закату, вдруг засияло, разогнав потусторонние тени могильных крестов золотыми лучами.

Супруги Сташины еще через год удочерили двух девочек.

Хороший конец для этой истории. А если бы Иван Степанович Сташин не поставил подпись в нужной графе…?

……………………………………………………………………………………

… -Так вы будете подписывать? – светловолосая женщина из органов опеки  испытующе глядела на Ивана Степановича. Рука мужчины дрогнула и застыла с ручкой над документом. Он посмотрел на жену. В голове закричали сотни голосов. Неизвестно чей мальчик, неизвестно какая наследственность. А если он всё-таки ДЦПшник? Сташин взвесил что-то и… отложил ручку. Лидия Сергеевна обречённо заломила руки.

— Нам нужно ещё подумать! – сказал Иван Степанович, пряча глаза от разочарованного взгляда работницы отдела органов опеки. Супруги встали и ушли из детдома, не прощаясь.

Они так и не усыновили никого и в дальнейшем. Через десять лет их брак распался. Сташин-старший больше не женился, дожил до выхода на пенсию и умер от апоплексического удара, являвшимся следствием долгих пьяных посиделок и нытья на неудавшуюся жизнь.

Лидия Сергеевна завершила свой земной путь в доме престарелых в полуголодном одиночестве.

 Маленького мальчика Петю Иванова (несостоявшегося Сташина) так никто и не усыновил из-за его редкой болезни. Петра Иванова не стало в четырнадцать лет. Всю свою недолгую жизнь он один отчаянно боролся со своим недугом. Воспитатели сохранили о нём светлую память за его волю к жизни, весёлость и льняные вихры.

Прости, читатель! Тебе грустно! Я понимаю. Но всё это лишь теория выбора. Любого. Человек сам творит свою судьбу!

Подписывайтесь на наши социальные сети: